– Уэбстер мёртв, этого человека больше нет! – со стальным холодом в голосе заявил Томас.
– Тогда я буду только счастлив вновь познать радость общения со своим давним другом, мистером Рэнделлом.
И все трое сели вокруг стола. Амелия по правую сторону от Томаса, сжимая в своих тонких пальцах его пальцы. Джеймс напротив.
Лжеамериканец сделал глубокий вдох, мельком глянул на возлюбленную, которая чуть вздрогнула, тягостно сглотнув, и утвердительно кивнул Гудмену, безмолвно сообщая, что готов рассказать правду.
Спустя пару ударов сердца небольшое помещение заполнил слишком вязкий в силу утомлённости голос.
– Мой отец был простым, благочестивым человеком, жившим по законам совести и Бога. Питер Байрон взял его на службу, когда я был ещё совсем мал. В обязанности отца входило следить за экипажем и лошадьми, изредка доставлять письма по распоряжению, корреспонденцию, посылки. Мы жили в доме Байронов столько, сколько я себя помню. В тот смурной год по Лондону прокатились волнения – распространялись памфлеты с мятежным содержанием. Фабрики и простые рабочие начали бастовать, а чиновники наживаться на взятках. Байрон был каким-то образом замешан в этом деле. Он ещё не занимал пост верховного судьи, но был близок к сему. Но однажды всплыли некоторые документы, подтверждающие его причастность к спонсированию печати памфлетов. В дом Байрона пришли поверенные короля, а вскоре арестовали моего отца по обвинению в измене. Следствия не было, как и суда, отец попросту не дожил, точнее, ему не позволили. Дело закрыли. От Байрона отступились. Он, блестяще сыграв роль милосердного человека, позволил нам с матерью остаться под его крылом. Матушка была знатной кухаркой, но ещё и очень красивой женщиной. А всем нам известна главная слабость подонка!
Амелия сжала руку Томаса чуть сильнее, тем самым выказывая поддержку. Её глаза вновь блестели от слёзной пелены, но леди держалась стойко. Гудмен слушал рассказ беспристрастно, лишь иногда хмыкал, видимо, мысленно выстраивая какие-то теории и закономерности.
Рэнделл продолжал:
– Вскоре Байрон начал проявлять симпатии по отношению к моей матери. Она же носила траур и даже подумать не смела о другом мужчине, тем более состоящем в браке. Тогда-то и вскрылась вся сущность этого деспота. Мои шрамы, – Томас посмотрел на возлюбленную, нервно поджав губы, в глазах раскатом молнии сверкнуло отвращение. – Он избивал меня хлыстом, как непутёвую лошадь, что не хотела тащить повозку, в назидание матери за её непокорность и отказ возлечь с ним. Снова и снова, не дожидаясь рубцевания прежних ран, тащил, как щенка, в свою спальню и бил, заставляя её смотреть! Я умолял матушку уехать, просил не соглашаться, обещал достать денег на съём комнаты. Нужно было лишь немного потерпеть! Я чистил ботинки прохожим, выносил ночные горшки в ночлежке на соседней улице, помогал в таверне. Но мать не верила в то, что мы сможем выжить без покровительства. А затем и вовсе сломалась.
Однажды мне особенно крепко досталось, и она согласилась стать любовницей судьи. Этот грязный ублюдок овладел ею прямо на моих глазах! Мать плакала, просила избавить своё дитя от сего грязного зрелища. Но Байрон приказал мне остаться, угрожая тем, что если я хоть кому-то проболтаюсь, нас обоих ждут розги и петля. Он насиловал её на протяжении нескольких месяцев. А когда она поняла, что беременна, свела счёты с жизнью! Я же сбежал, прихватив некоторые сбережения судьи, которые матери удалось выкрасть накануне, сел на корабль и отправился в Америку.
Там прибился к церковному приходу, много трудился, занимался самообразованием. В пятнадцать пошёл в услужение конюхом к одному обеспеченному землевладельцу, выращивающему хлопок. Мистер Стивен Рэнделл за год до моего прибытия в его угодья потерял своего единственного наследника, почившего в схватке со смертельной хворью. Он часто говорил, что я напоминаю ему сына. Мы как-то незаметно для себя сдружились. Мистер Рэнделл был прекрасным человеком, любил свою землю, высоко ценил каждого рабочего.
Когда мне исполнилось девятнадцать, Стивен Рэнделл решил официально признать меня наследником, но не просто включить в завещание, а усыновить и дать свою фамилию. Я был не против. Я любил этого человека как собственного отца, он вырастил меня, воспитал, помог забыть тот ужас, что я пережил в Англии.
После Стивен отправил меня в университет в Эдинбурге. Я хотел изучать экономику, но отец настоял на медицине, которая в Америке была не особенно развита. И всё же по возвращении я вплотную занялся нашим хлопковым делом. Сначала исключительно сбытом, затем заинтересовался ткацким производством. В итоге с позволения названого отца основал собственную фирму. Дела закрутились лихо. Я наладил партнёрство с Францией, Италией, открыл несколько фабрик по стране. Но Америка всегда была для меня чужой, я так и не влился. Мне претила врождённая надменность при полном невежестве американцев, их грубость, дурные привычки, пьянство. Я всё чаще начал задумываться о возвращении на родину.
Прошлой весной мой отец, Стивен Рэнделл, скончался от чахотки. По счастливой случайности Алан Линч проявил интерес к сотрудничеству с моими фабриками. Он вышел на меня сам, я не проявлял никакой инициативы.
Лишь прибыв в великую Британию для переговоров, я снова столкнулся с Питером Байроном – на том самом приёме, где познакомился и с тобой, – посмотрев на Амелию с особой теплотой и трепетом, печально улыбнулся Томас.
– Время! – отвратительный скрежет дверных петель в дуэте с саднящим голосом тюремщика заставили Говард, погружённую с головой в ледяную истину, вздрогнуть.
Она с силой сжала руку Томаса, вглядываясь в его глаза застывшим взглядом, словно рассказ возлюбленного вырвал из тела прекрасной женщины душу, превратив её в фарфоровую куклу.
– Всё хорошо, иди, – мягко отозвался Рэнделл, но Амелия была не в силах двинуться с места.
– Мистер Гудмен, мне велено увести арестанта в камеру, – строго заметил конвоир.
– Мисс Говард, – Джеймс встал на ноги и подошёл к леди, вопросительно посмотрев на Томаса. Тот утвердительно кивнул и тогда адвокат бережно взял даму под локоть, – идёмте! Нужно добиться аудиенции у судьи Одли. Вы должны дать показания немедля!
– Нет! – вдруг дёрнулась леди, – Томас…
– Амелия, иди, и мне пора, – широко улыбнулся Рэнделл, словно его забирали в курительную комнату, а не в камеру осуждённых на казнь.
– Я добьюсь своего! Это гнусное семейство ответит по заслугам! Обещаю тебе, – судорожно моргая, забормотала леди. – Мы вытащим тебя!
– Теперь я полностью спокоен, душа моя. Кто в Лондоне посмеет тебе перечить? Разве что безумец! – нежно улыбнулся Рэнделл.
Гудмен, заставив леди встать со стула, отвёл её к стене. Конвоир помог Томасу подняться, и вскоре за ними закрылась дверь, а Амелия рухнула в объятья Джеймса. Поначалу мужчине казалось, что его клиентка плачет. Но когда Говард взяла себя в руки и отстранилась, адвокат смог узреть в её прекрасных глазах лишь ненависть и гнев, подумав о том, что Томас Рэнделл был прав: решиться на соперничество с этой женщиной мог только безумец!
