– Кончайте этот цирк, де Бёф. Вы же знаете, что в тюрьме меня все равно убьют. С точки зрения папаши, я слишком много знаю. В молодости он творил много глупостей, о которых мне рассказала мама. Так что лучше уж пусть меня повесят на виду у всей площади, а не тихо удавят в камере. Перед казнью у меня по традиции будет возможность сказать последнее слово.
Барон скривился и повернулся ко мне.
– Ваше решение? У вас ситуация тяжелее, чем у остальных. Вы проходите как организатор преступной группы.
Глаза у него были бесцветные. Зрачки узкие, как две точки. Такие подошли бы змее. Я же сейчас внутри просто пылала от гнева и постаралась выплеснуть весь этот огонь и ярость через взгляд. Барон от неожиданности моргнул и инстинктивно отшатнулся.
Прошипела в ответ:
– Ты сейчас не поверишь мне. Но я найду тебя. Обязательно. И ты заплатишь! Желаю тебе не нагрешить настолько, чтобы я при нашей встрече вынесла тебе смертный приговор!
Даже не знаю, откуда во мне взялось столько злости и смелости.
Он, понятно, только рассмеялся, хотя вышло фальшиво.
– Все ясно. Я дам вам неделю на размышление. Потом будет суд и ничего уже изменить не получится. В камеру их. Поить и кормить принудительно, через воронку. Приковать к стене, чтобы даже к лужице своей мочи наклониться не могли. Я навещу вас завтра. Уверяю, ваше мнение к этому времени сильно изменится.
Нам опять надели колпаки на голову и куда-то потащили. Под конец пути меня грубо приложили спиной о каменную стену, развели руки в стороны и защелкнули на них кандалы. Лязгнула железная дверь и я осталась в тишине. Черный тканевый мешок с моей головы так и не сняли. Сбежать я действительно никак не могла.
– Наста! – позвала я, – Ты здесь?
– Здесь! – донесся ее голос издалека. Она была не в одной камере со мной, но явно где-то недалеко.
– Тихо там! – рявкнул невидимый охранник. Он был ближе.
– А то что? Думаешь, что сможешь сделать хуже, чем уже есть? – с насмешкой спросила я.
– А то я буду бить тебя дубинкой по ребрам за каждый звук, – ответил он, – и за крики от боли тоже.
– Я запомню – пообещала я, и замолчала.
Вот ты какой, зебрин хвостик. Сначала неделю я буду писать в штаны и кормиться через воронку, а затем меня вообще повесят.
Жалко себя было до безумия, но плакать не могла. Во мне еще слишком сильно бурлило пламя гнева.
Я выберусь! И отомщу! Охраннику, барону, Казимиру и предателю. Кем бы он ни был.
Глава 19
Время тянулось бесконечно долго. Сколько уже прошло? Час? Два? Ноги устали, но я знала, что если опущусь на колени, что рано или поздно произойдет, то руки окажутся задраны вверх. Долго в таком положении человек находиться не может. Стоять нужно было столько, насколько хватало сил. Опускаться ненадолго, а затем опять вставать.
Как бы узнать, наблюдают ли за мной? Вдруг двери решетчатые, а охранник сидит на табуретке и смотрит на меня сквозь прутья? Тогда он заметит любое шевеление.
Все же решила рискнуть. Тайная канцелярия сделала одну ошибку – не сняла с меня мою помощницу. Когда один из стражников дернул за нее, я завопила как резанная и сказала, что украшение прибито к ушной раковине намертво. Тюремщики поспорили немного, но сочли, что его можно оставить. Острых краев у ракушки на ухе не было, да и воспользоваться ей с прикованными руками я все равно, по их мнению, не могла. Эти люди никогда не сталкивались с электроникой такого уровня.
– Рыжая, – прошептала я.
«Я здесь».
– Скажи, а ты точно не можешь стать жидкой? Вдруг?
«К сожалению, нет. Могу стать зеркалом, но жидкая форма не предусмотрена. Да и нет во мне молекул воды в нужном количестве».
Последние надежды рухнули. Где я возьму столько жидкости? Я даже плюнуть не могу – во рту, как назло, пересохло.
В голове всплыли слова Марка, что для перехода можно использовать любую биологическую ткань, если она способна отражать. Только вот я не блестела. Хотя…
Есть же глаза!
Как он говорил? «Можно переместиться в отражение жидкости в зеркале».
– Рыжая, а можешь вытянуть зеркальце к моему глазу и дать хоть немного света?
Я почувствовала шевеление на ухе, по виску протянулось что-то прохладное. Внутри колпака разлился слабый голубой свет. Так как снаружи не проникало ни лучика, я была спокойна: никто из охраны это свечение не заметит.
Перед лицом на тонкой ножке висела блестящая пластина размером с пудреницу. В зеркале я видела свой глаз. В нем отражался он сам и так, наверное, до бесконечности, если бы свет не был таким тусклым.
Попыталась вызвать знакомый озноб, но почему-то это было труднее, чем обычно. Ощущение перехода было близко, но никак не приходило. То ли света не хватало, то ли отражение в зеркале работало как-то иначе.
Мне очень надо! Вопрос жизни и смерти.
Вложила все желание жить в силу, с которой смотрела в зеркало. Представила, как проваливаюсь в отражение глаза, в свой собственный зрачок, словно в пропасть.
Ныряю в саму себя.
Меня как током ударило. Все тело дернулось, ноги подкосились, и я упала.
Упала?
Я лежала на полу. Руки были свободны. Тут же сдернула колпак с головы.
Впереди тянулся узкий серый коридор. Старые обои, бывшие когда-то бежевыми, а теперь превратившиеся в нечто грязно мышиного цвета. Такие висели, когда-то очень давно, в нашей первой квартире в Сумкино. Еще до того, как мать вместе со мной переехала в другой дом.
Позади меня входная дверь. Почему-то железная и угольно черная. В моем детстве, я помнила, вход охраняла простая деревянная, крашенная красно-коричневой краской. Подергала ручку, но она вообще не шевельнулась. Да и дверь была, судя по всему, фикцией. Щели между ней и такой же черной металлической стеной не было. Монолит, подделывающийся под выход.
Повернулась опять к проходу и сделала первый шаг.
Тихо. Абсолютная тишина. Даже мои шаги растворялись в ней, как будто пол сделан из ваты. Запахов тоже не было. Никаких. Стерильный неподвижный воздух. Это точно не настоящая квартира.
Где же я оказалась?
На стене справа висела фотография в старой деревянной рамке с облупившейся белой краской. Когда маляр красил нам батареи, мама попросила его мазануть кисточкой и по этой рамке. На фотке была я в возрасте лет семи… или около того.
Маленькая девочка с косичками держала в руках палку, которую, я помню, считала мечом и старое выбитое из стула сиденье – щитом. Картинка уже выцвела и сейчас было не видно, но на щите гуашью был нарисован герб. Я не смогла припомнить какой именно.
Мать задерживалась на работе, и я часто после школы сидела у соседки – тети Нюры. У той было двое своих пацанов. Старший брат тогда читал младшему Айвенго, а я сидела на табуретке и слушала. Каждый раз после прочитанной главы они начинали разыгрывать рыцарские бои. Эта первоклассница с фотографии была у них то леди Ровеной, то еще кем-то из женских персонажей. Она молчала, но твёрдо была уверена, что попади на страницы романа, то непременно стала бы рыцарем. Вот тогда найденный на помойке старый стул превратился в щит, а сломанная ручка от швабры – в меч.
