На глазах навернулись слезы.
Я же хотела стать героем.
Что случилось с той девочкой? Она мечтала бороться со злом, повергая его на колени и затем милостиво даря прощение. Эта рыжая бестия с деревянной палкой в руках никогда не стала бы гордиться тем, что бегает, выполняя чужие поручения, забыв про себя, свои интересы и личную жизнь. Семенить с папочкой под мышкой за боссом по переговорным Москва-Сити, красть артефакты по разным мирам для мерзкого мужика, прихлебывающего коньяк в богатом кабинете. Когда я стала такой?
Когда меня разбили вдребезги, а затем склеили из кусочков как куклу, более похожую на Франкенштейна, чем на человека? Я же вся состою из противоречий.
Бегу в столицу поступать в ВУЗ, и ничего не делаю, чтобы сдать экзамены через год. Устраиваюсь на престижную работу и теряю ее, получая адреналин от путешествий в отражения. Влюбляюсь в таинственного незнакомца, и делаю все, чтобы держать его подальше от себя. Балдею от свободы, которую обещает новый мир, где я могу быть самой собой и тут же продаюсь в рабство мерзкому типу, одержимому властью. Я же видела, кто он и что из себя представляет еще в первую встречу. Почему он так легко меня купил?
Эта рыжая девочка с фотографии смотрела на меня с презрением. Я предала ее. Очень и очень давно. От нее ничего не осталось.
В голове всплыло нужное слово, которому как-то научил меня айтишник, чинивший мой компьютер. Моя душа дефрагментирована. Состоит из кусочков и противоречий, не склеивающихся в единое целое. Я потеряла себя.
Что я хочу? Какова моя цель?
В ответ – пустота.
Живу как рыбка с памятью на несколько секунд. Реагирую на то, что происходит вокруг. Мной командуют, говорят куда плыть и что делать. Радуюсь удачам и печалюсь о проблемах, но ради чего я живу? Ради чего продала и предала себя?
Теперь понятно, почему мой путь закончился камерой смертников и кандалами. Ничего другого и быть не могло. Безмозглая пешка только в сказках непременно превращается в ферзя. Чаще всего ей просто жертвуют ради более крупных фигур.
Мне надо склеить себя заново. Собрать из оставшихся осколков что-то цельное.
Я больше не буду играть в чужие игры. Никогда.
Я больше не буду слушаться приказов и работать на кого-то, чьи идеи мне непонятны или противны. Буду делать только то, что хочется, что велит душа и сердце. Лучше быть голодной личностью, чем чьей-то сытой марионеткой.
Мне нужно вспомнить ту, которой когда-то была. Снова стать героем.
Слезы катились по щекам. Как я могла забыть себя?
Кончиками пальцев коснулась фотографии.
– Рыжая, ты можешь мне сделать копию? Пусть черно-белую. Потом.
В ответ тишина. Коснулась уха и не нашла там ни пирсинга, ни мою помощницу.
Теперь понятно. Она осталась там, на теле в камере. Но где я и что я тогда?
Шаг по коридору. Второй. Звуки погружаются в тишину как в трясину и тут же умирают. Внезапно из-под ближайшей двери раздаются голоса. Там моя мать за что-то меня отчитывает. Я, уже взявшись за ручку, отдергиваю ладонь. Нет. Пока не готова туда заходить. Когда-нибудь надо будет встретиться лицом к лицу и с этой болью, но не сейчас.
Слева еще одна дверь. Белая краска со следами синей авторучки. Кто-то пытался нацарапать неприличное слово, но его вспугнули в последний момент. В классе шумят дети. Погладила дверь рукой, но открывать не стала. В моей школьной жизни было много всего, и хорошего, и плохого, но я потеряла себя не там. Мне нет смысла туда заходить.
Конец коридора теряется в тумане. До него еще далеко. Справа и слева вместо серых стен висят какие-то тряпки. Много лет назад они родились шторами. Возможно, даже веселенькими и красивыми, но ни разу не стиранные и собиравшие пыль десятилетиями, постепенно превратились в серую ветхую мерзость. Приподнимаю одну из них и вижу книги. Много книг.
Со всей силой дергаю за ткань, она обрывается и падает. Этой гадости здесь не место. Бегаю от занавески к занавеске, срываю, подпрыгиваю и с трудом сбиваю рваные остатки.
Книги и фильмы из моего детства. Когда сидишь одна вечерами, ожидая, пока мать вернется с работы, то только и делаешь, что читаешь. Благо, библиотека у нас была в соседнем доме. Я проглатывала книги пачками. Жила ими. В то время не колебалась бы ни секунды, если бы меня спросили кем хочу стать. У меня всегда были любимые герои.
Я стыдливо прикрыла пылью свои идеалы. То, во что верила смешная черноглазая идеалистка девяти-десяти лет. Это же так… немодно, непрестижно… смешно. К черту! Я – та, кого сделали эти книги, а не мнение фальшивых френдов в соцсетях.
Чуть дальше вижу заколоченную дверь. Ее старались прикрыть всем, что попалось под руку. Пара старых досок, кривая ободранная фанерка, какие-то постеры с мускулистыми торсами. За ними еле-еле можно рассмотреть что-то белое.
Прочь. Что бы я там ни прятала от себя – все долой. Неистово, ломая ногти, отдирала все, что мешало мне войти. Наконец, идеально белая дверь с двумя черными иероглифами полностью свободна. Смело берусь за ручку и открываю.
Татами в нашем зале не было. Перед каждым занятием мы таскали обычные маты, укладывая их плотной мозаикой на крашеные доски, а в конце складывали обратно в высокую кучу. Сейчас они на полу. В центре лежит мое кимоно. Мне его подарил сам тренер, потому что мать никогда бы не купила. Она вообще плохо относилась к этим занятиям. За годы занятий форма пожелтела и кое-где обтрепалась. Под конец брюки, как помню, едва доходили до икр – за одно лето я как-то вытянулась на целых тринадцать сантиметров.
Почему я бросила тренировки? Причин было много. Ненавидела экзамены и ни разу не ходила на них. Через пять лет все, с кем начинала, уже щеголяли разноцветными поясами, а я все ходила с белым – с тем, что подарил сенсей. Все требовало денег, которые мать никогда бы не дала. Заниматься мне позволяли бесплатно – тренер говорил, что у меня талант. К сожалению, подростковый бунт непредсказуем, как снежная лавина. Никогда не знаешь, в какую сторону рванет и кого накроет. Сработало все – и насмешки остальных по поводу «вечного новичка», и крики матери, и какая-то нелепая ссора с сенсеем. Я вспылила, ушла… и так и не смогла себя простить за это. Просто постаралась забыть и вычеркнуть эту страницу из своей жизни.
Здесь рыжая девчонка с косичками потеряла меч и веру в себя.
Переодеваюсь в кимоно. Оно смотрится на мне еще более нелепо, чем тогда, но это не важно. Выхожу в центр зала и закрываю глаза. Руки вспоминают все сами. Описывают круг в воздухе, ноги встают в стойку. Поворот, уход с линии атаки, толчок. Тело, почувствовав знакомую одежду, вытащило из спинного мозга записанные там движения.
Выхожу из зала, оставляя дверь открытой. Странно, но на мне опять пижама, в которой меня приковали к стене, но я чувствую, что кимоно никуда не делось. Оно теперь всегда со мной. Под кожей.
Еще одна дверь. Темная. За ней наш двор. Качели, на которых сидит, кусает губы и с трудом сдерживает слезы рыжая пятнадцатилетняя дуреха. Парень рядом с ней кричит. У него так мерзко напряжен нос и ощерен рот, что кажется, что он не выплевывает сейчас ей в лицо гадости, а лает, как бешеная собака.
