– Получается, что когда о смерти Высоцкого в день его ухода не написала ни одна газета, нам соврали?! – Олег несколько напрягся, приготовившись спорить.
– Ну, – успокаивающе похлопал его по плечу Жузé и постарался увести разговор подальше от идеологии. – Вот ты любишь «Битлз»?
Олег, с пятого класса сходивший по ним с ума, знавший почти все песни «битлов» наизусть, опешил от столь резкой перемены темы разговора и лишь утвердительно кивнул головой.
– У Джорджа Харрисона, которого я, кстати, ценю больше остальных битлов за очень глубокие тексты, в одной малоприметной, казалось бы, песне «Old Brown Shoe» есть фраза, которая ответит на твой вопрос. Мне кажется, он там как раз говорил о том, о чем и мы сейчас: «правда – это лишь половина лжи».
– Так, и получается, что не сказать всей правды – значит соврать, так ведь? – настаивал на своем Олег.
– Нет, мой дорогой, получается, что бывают ситуации, когда лучше не договорить, чем сказать все. И это называется уже не ложью, а осторожностью, расчетом, намерением избежать нежелательных последствий. А кто как не правительство должно принимать такие решения, в том числе и за нас?
– Тогда выходит, что мы, народ – это то самое быдло, за которое кто-то решает, что ему положено знать, а что нет? – не желал успокаиваться Олег.
– Ну, ладно, – отступил Жузé, видя, что их разговор уже заходит на второй круг. – Ты еще довольно молод, и у тебя много лет впереди, чтобы как-нибудь на досуге вернуться к нашему разговору. И, может быть, еще поспорить со мной. Даже когда меня уже не будет на этом свете. – Он неожиданно засмеялся: – Давай-ка лучше ты все-таки организуешь нам такси, мы втроем отправимся к театру и почтим память твоего великого современника. И это, Олег, – поверь моим седым вискам, – никакая не ложь, а настоящая правда!
В машине все молчали и слушали радио. Оно сообщало об идущих валом победах советских спортсменов: на Олимпиаду не приехало большое количество ведущих западных звезд спорта из США и ряда стран Европы, которые бойкотировали вторжение СССР в Афганистан.
– Надо же – и ни слова о Высоцком, будто его нет и не было совсем, – наконец нарушил траур таксист, молоденький паренек с горящими глазами. – Я, правда, больше рок люблю, тут хотел на «Динамик» сходить, так их концерт почему-то в Ригу перенесли.
– «Динамик», ну ты даешь! – удивился Олег. – Ты разве не слышал, что всех рок-музыкантов в числе прочих подозрительных элементов из столицы отправили куда подальше на время Олимпиады? Так что «Динамику» с гастролями еще повезло.
– Во дела!
– А ты думал, «все для спорта, все для победы»?..
– «О спорт, ты мир», – вздохнул таксист, когда машина остановилась.
К улице, прилегающей к знаменитому московскому Театру на Таганке, в котором долгие годы работал Владимир Высоцкий, подъехать было невозможно, что стало понятно уже больше, чем за километр.
– Все, дальше не проехать, – по Садовому кольцу тянулась лавина, нескончаемая толпа, в тысячу раз больше той, что обычно забивала под завязку театр на Таганке, когда играл Высоцкий. «Партер» был полон, люди торопились занять верхний ярус: кто замер на крышах ларьков, кто висел на столбах – все ради того, чтобы увидеть кумира в последний раз.
Таксист, чтобы не застрять в потоке людей, уверенно занимавших не только тротуары, но и проезжую часть, высадил всех на Садовом. Машина развернулась под эстакадой и помчалась в обратную сторону. Олег и его ошеломленные таким количеством народа спутники влились в толпу, которая буквально росла на глазах, замедляя ход по мере приближения к театру. Как и многие из идущих, они несли купленные по дороге цветы, красные гвоздики. Кроме гвоздик, наверное, наиболее устойчивых к авиаперелетам из южных советских республик, в московских киосках, по большому счету, ничего другого и не было. За чем-то более серьезным нужно было ехать на рынок. Но для Жузé, наоборот, это был более чем удачный выбор: именно эти цветы были самым ярким символом мирной, совершенной без единого выстрела португальской антифашистской революции. Солдаты и офицеры, свергнувшие антинародный режим в апреле 1974 года, вставляли их в дула своих автоматов.
С трудом продравшись сквозь толпу, окруженную со стороны Таганской площади милицией, они увидели, как по коридору, образованному двумя плотными шеренгами людей, из здания театра в припаркованный рядом типовой «похоронный» автобус несут венки. Стало понятно, что церемония прощания с телом уже закончилась. Вскоре в темноте фойе показались силуэты сотрудников театра, выносивших гроб. Среди первых мужчин можно было узнать режиссера Юрия Петровича Любимова. За гробом, глядя вниз перед собой, следовали любимые многими актеры Таганки. Люди, многие из них едва сдерживая слезы, кидали цветы на асфальт перед процессией, как бы устилая ими последний путь большого поэта и артиста. В памяти вдруг всплыл товарищ Нето, которого недавно бальзамировали. Кого-то надо бальзамировать, чтобы помнили, а для кого-то это ни к чему, запомнят и так. Зачем нужно тело – ведь поет все равно душа. Душе мертвое тело ни к чему.
Из примыкающего к театру дома, распахнув настежь окна верхних этажей, над вывесками «Прокат» и «Ресторан Кама» церемонию прощания наблюдали десятки лиц, в основном молодых девушек и женщин. Уходящий влево вдоль по улице забор также был облеплен людьми. Милицейский автозак, утонувший в толпе, позволял разглядеть над головами часть агитационного плаката, на котором поверх развевающихся на ветру красных знамен красовалась жизнеутверждающая, хотя и непонятно к кому обращенная надпись: «Советский образ жизни». Над забором возвышалась одинокая фигура милиционера в белой, по случаю проходящей в Москве Олимпиады, парадной рубашке с галстуком, зорко следившая за происходящим.
Автобус, наконец, отъехал от театра, часть толпы поспешила в метро, чтобы успеть приехать на Ваганьковское кладбище, и на пустой афише театра теперь можно было прочитать:
В память о Владимире Высоцком спектакль «Гамлет» отменяется.
«Десятка»
Закончив иняз и отработав на Олимпиаде, в конце августа Олег обнаружил в почтовом ящике письмо из «Десятки» – Десятого управления МО СССР по международному военному сотрудничеству, в котором сообщалось, что его ждут на окончательное собеседование и инструктаж по предстоящей долгосрочной командировке в Анголу.
Этому предшествовал ряд знаковых в его судьбе событий: в конце апреля, на одном из последних институтских занятий по военному переводу, их преподаватель майор Бессмертнов собрал обе португальские группы перед предстоящими госэкзаменами, дал студентам последние советы и наставления, после чего попросил не уходить тех, чьи фамилии он назовет. Из двадцати с лишним человек осталось шестеро, включая Олега:
– Мужики! – несколько нетрадиционно обратился он к оставшимся в аудитории и далее своим твердым чеканным голосом опытного военного переводчика продолжил: – На кафедру пришла разнарядка из Главного управления международного военного сотрудничества Министерства обороны СССР с распоряжением рекомендовать добровольцев, готовых по окончании института отправиться в долгосрочную командировку в Народную республику Ангола. Отказов, я надеюсь, не будет? – резко спросил майор и внимательно посмотрел каждому из студентов в лицо.
