С отлетом одного запорожского экипажа, с которым Олег успел отработать около пары месяцев, прилетел другой, а техники, нелетный персонал, остались дослуживать оставшуюся им половину срока. Помимо Сергея Погодько, практически его ровесника, Олег тесно общался с инженером Николаем Петровичем, еще и потому, что они жили в одной квартире. Олег по-прежнему обитал в отведенной под лазарет комнате, на зависть многим: так уж случилось, что ему надо было где-то спать, а лазарет все это время, к счастью, пустовал. Между тем, отдельной комнаты не было даже у командира, который делил одно, пусть и просторное помещение, с начштаба Володей Страховым, двадцатисемилетним парнем, солидности которому придавали разве что удлиненные бакенбарды, короткая стрижка и постоянная поддержка его статус-кво второго человека в отряде со стороны «старшóго», Вениаминыча. Тот, услышав, что Олег, которому как гражданскому человеку было, по большому счету, плевать на армейскую субординацию, поинтересовался, почему это он обращается к начштаба на ты, предложив ему быть более уважительным к старшему по званию. На что Олег ответил, что Володя просто именно так ему представился, да и разница у них была в каких-то пять лет. Командиру этого объяснения было достаточно. Сам Страхов, несмотря на фамилию, был человеком вполне добрым и компанейским и ни на каком «выканьи» и тем более обращении по имени-отчеству никогда не настаивал.
Инженер отряда, Петрович, был для Олега его взрослым товарищем, которому ничего не надо было доказывать, и который тоже в душе был сугубо гражданским человеком, томившимся без тепла близких и переживавший, как там его сын, который недавно женился и, похоже, ждал прибавления в семействе. Во всяком случае, такими догадками поделилась в последнем письме супруга Николая Петровича:
– Он же ведь несмышленыш, Петька мой, наивный парень, которого только что от сиськи-то оторвали! А Татьяна его ему свою «звезденку» на нос натянула, так он за ней ничего по сторонам и не видит! Куда ему быть отцом?! Ты сначала профессию получи! А он институт не закончил, работы по большому счету нет, квартиры нет…
– Ну, в двадцать лет ведь не каждый знает, как жить. На то и родители, – пытался успокоить его Олег.
– А вот не скажи, – не успокаивался Петрович. – Ты ведь неспроста сюда подался: заработаешь денег, жилье купишь, обставишься. Там и потомство можно заводить. А не наоборот же, правда?!
Инженер был для Олега тем человеком, с которым он и сам иногда хотел посоветоваться, вот хотя бы по поводу приобретения у местных жителей кванз, ангольской валюты, на которую на рынке можно было что-то подкупить – из продуктов, например, свежих овощей, сгущенки или кофе, всего того, что здесь было очень неплохого качества. Зерновой кофе продавали в одном месте, в центре столицы. Там же его можно было помолоть в огромной кофемолке, потом уже дома пересыпать в стеклянную емкость и наслаждаться им, заваривая по утрам в турке. Кофе был крепкий, не выпаренный, то есть с кофеином, бодрящий и придающий сил перед началом рабочего дня. Ну разве можно было от такого отказаться?
– Петрович, вот скажи мне, правильно я поступаю, когда, чтобы мы могли с тобой утром выпить кофейку, черного или со сгущенкой, как ты любишь, впариваю ангольцам виски или какие-нибудь югославские консервы с ветчиной? Ведь по советским законам я же занимаюсь спекуляцией, так ведь, толкаю по завышенной цене дефицит обездоленному войной народу?
– Так, – оживился Николай Петрович. – Стало быть, ты из меня хочешь сделать профессора политэкономии, ни больше ни меньше? А между тем, дорогой мой вьюноша, я ведь обычный технарь, ну разве что с высшим образованием. Позволь поэтому поинтересоваться: вот эта банка сгущенки – продается ли она в местных магазинах, и сколько она стоит?
– В магазинах ангольских, даже в Луанде, с самой Независимости, то есть уже лет пять как шаром покати. Все товары на рынках, как в первые годы советской власти, как при НЭПе. Помнишь фильм «Республика ШКИД»? «С вас полтора миллиончика, мадам-с». – «Это за пару-то буханок хлеба? Грабеж!»
– Во, парень, и я о том же! Стало быть, в государственных магазинах ни хера нет, на рынок каждый тащит, что успел украсть или заработать, правдами или неправдами, – и все только для того, чтобы самому ноги не протянуть. А ты, типа, стыдишься, что на том же рынке, пусть и условном, толкаешь бутыль вискаря нуждающемуся местному жителю и еще по так называемой спекулятивной цене, так что ли?
– Ну примерно. – Олег понимал, что за вопросом следует обоснование.
– Ну, тогда скажи мне для начала: вот тот босой анголец-оборванец, что выкладывает тебе за бутыль тысяч пять-семь кванз… Сколько тебе там в миссии предлагали покупать за полтинник полноценных чеков или примерно сотню советских рублей – сто пятьдесят этих местных тугриков, если не ошибаюсь? Ему что, очень пить хочется? Или он конченый алкоголик, у него, как у нас говорят, «трубы горят»? Да ничуть! Он, дорогой мой Олег, этот твой вискарь за другим углом, скорее всего, не на аэродроме, как ты, а в городе, задвинет за цену в полтора-два раза выше и останется еще с прибытком! А петь он при этом тебе может все, что угодно. Да ты и сам понимаешь, что цена той же бутылки в Луанде одна, а на югах – совсем другая! Так что дело все в рынке. До которого мы с тобой и наша страна еще не совсем доросли. А между тем, Владимир Ильич Ленин никогда не отрицал рынка при социализме, отсюда и его новая экономическая политика, НЭП. Более того, он был убежден, что на рыночных отношениях и должна строиться социалистическая экономика. Вот тебе и политэкономия, которую я, в отличие от тебя, никогда и не изучал! Так что не переживай, парень. И кстати, запарь мне, как вы говорите, завтра, когда на юг полетишь, бутылочку джина: хочу жене с оказией комплект газовых платков отправить, уж больно она их любит.
На юге и вправду цены были раза в два выше почти на все товары. Один раз к Олегу привязался анголец на аэродроме, который предлагал сорок тысяч кванз за его старые поношенные советские сандалии, которые он привез из Союза, чтобы здесь доносить и выбросить. Олег даже переспросил. Тот повторил цену и сказал, что заплатит сейчас, на месте. Для сравнения, за эти же деньги в Луанде на черном рынке можно было купить пару приличных кассетных магнитофонов. Олег отказался, потому что возвращаться в Луанду босиком как-то не хотелось. Хотя борттехник, которому он со смехом рассказал эту историю, сказал на это: «Ну и дурак! Нашел бы я тебе в самолете какие-нибудь тапки, долетел бы, ничего б с тобой не случилось!».
Между тем «на югах», как бы в компенсацию за нелегкую жизнь, некоторые предприимчивые переводчики и вправду становились кванзовыми миллионерами. Это притом, что цифра «миллион» воспринималась тогда всеми поголовно как нечто недосягаемо-фантастическое: средняя месячная зарплата в Союзе была сто двадцать-сто сорок рублей.
Проработав несколько месяцев в отряде, Олег уже давно освоился со своими обязанностями и хорошо понимал, как себя вести с ангольцами: по прибытии на место назначения довольно часто во время разгрузки самолета местные окружали его и просили посодействовать, чтобы их взяли на борт в Луанду. Некоторые обращались к нему с разными просьбами, прежде всего, прося продать им крепкое спиртное. Как и в Союзе, здесь это было самой что ни на есть твердой валютой, в отличие от многократно девальвированной кванзы. Так как в СССР все еще существовала статья о валютных операциях, Олегу приходилось «совершать сделки по продаже спиртного», отойдя чуть подальше от самолета. Хотя ребята из экипажа и сами просили его продать для них пару бутылок виски: купить на кванзы местных, вполне приличных сигарет «AC» или посидеть в выходной где-нибудь за бокалом вина в баре каждому хочется.
