– Пока они там разберутся, пройдут месяцы, а я бы хотел попасть домой как можно скорее. При малейшем сомнении они вспарывают живот, а потом уже думают, правильный ты иностранец или нет, – сказал Христо, взглянув на своего польского коллегу.
– Да, не хотелось бы стать объектом публичной казни или увидеть со стороны свою голову на шесте на каком-нибудь массовом торжественном мероприятии, – мрачно пошутил Янек, работавший на том же проекте и приехавший в Анголу уже около года назад.
На следующий день охрану усилили еще двумя солдатами, а пленных распределили по одному. Их переместили в некое подобие казармы, каждого в отдельное небольшое помещение с маленьким зарешеченным окошком, вероятно, для предстоящих допросов. В соседнем с Олегом блоке, за стеной поселили, как он успел понять из разговора стражников, ангольского военного летчика, которого поймали минувшей ночью после того, как его истребитель был сбит, а он катапультировался.
Ближе к полудню замок на двери его импровизированной камеры открыли – зашел часовой с автоматом и приказал Олегу оставаться на месте, где он и был, в углу помещения.
Вслед за охранником в комнату вошел Тито Шангонго. Сказать, что Олег удивился, означало бы не сказать ничего. На несколько секунд он буквально онемел, что, тем не менее, не помешало ему понять едва заметный жест Тито, призвавшего его не раскрывать их знакомство. Вместе с ним вошла женщина лет сорока, которая назвалась по-английски представителем «Красного креста», находящейся здесь для того, чтобы убедиться, что с задержанными обходятся должным образом. Задав Олегу несколько вопросов о том, кто он, откуда и какую работу выполняет в Анголе, она аккуратно все записала и, уходя, добавила, что они еще увидятся. Тито, прощаясь, сказал пару дежурных слов и незаметно для спутницы уронил под ноги клочок бумаги, перед этим убедившись, что Олег это видит.
Как только дверь закрылась, Олег поднял записку. На русском, мельчайшим почерком в телеграфном стиле там было написано:
Постараюсь тебя вытащить, ничего не придумывай, они и так все знают: «“Аэрофлот”, возим гражданские грузы». Хорошо, что ты не носишь форму. До связи. Записку уничтожь.
Условия содержания улучшили в тот же день: на ужин к каше из маниоки, местного корнеплода, который ангольцы часто употребляли в пищу в сушеном и измельченном виде, дали каждому пару банок португальских консервов и по двухсотграммовому пакету голландского молока с прикрепленной к нему пластиковой трубочкой. На ночь ему оставили шерстяное одеяло.
Когда Олег уже собирался укладываться спать, за дверью с обратной стороны послышался звук открываемого замка, и в комнату вошел Тито. Он прикрыл за собой дверь и, подойдя к нему, сообщил, что завтра его вместе с геодезистами отпустят. Только сделано это будет публично, с участием западных журналистов, на большом митинге, где выступит сам Савимби. Это будет представлено как акт доброй воли и доказательство того, что группировка УНИТА не так кровожадна, как ее представляет советская пропаганда.
Олег пытался выяснить у Тито, почему после стольких лет в руководстве правящей партии он, судя по всему, вновь сотрудничает с Савимби. Ответ того был достаточно туманным, но суть его сводилась к тому, что МПЛА ведет себя не менее жестоко, чем УНИТА:
– Вот ты знаешь, например, насколько безжалостно был подавлен внутрипартийный путч «фракционеров» во главе с Ниту Алвешем, в мае семьдесят седьмого года?
– Откуда же? – Олег показал, что он весь внимание.
– Это был мятеж, организованный одним из членов нашего Политбюро, и тогда Нето, «Старик», как мы его называли, повел себя максимально твердо, я бы сказал – жестоко. Я и сам в том деле был не последним человеком… – Было видно, что Тито не очень-то хочет об этом вспоминать. – А Савимби, кстати, какое-то время даже был в фаворе у Москвы, если ты не знаешь. Только потом правительство МПЛА в Луанде вконец продалось коммунистам – советским и кубинцам. Здесь живут на их подачки, получают безвозвратные кредиты и горы оружия, которого в Анголе сейчас, наверное, больше, чем во многих других странах мира!
Савимби гораздо более последователен в том, что делает. Его идея превосходства черной расы ближе рядовому ангольцу, чем абстрактные лозунги правительственных идеологов, которые только и беспокоятся о том, чтобы сохранить свои места у кормушки. А уж как они там наверху воруют – лучше об этом молчать!
– Может быть, и так, – пытался возразить Олег. – Но советские газеты в свое время писали, что за последние десять лет Савимби продал юаровской компании «Де Бирс» алмазов на целых четыре миллиарда долларов. А ведь это все народные деньги!..
– О, я вижу, мой друг, что ты окончательно и бесповоротно отравлен пропагандой! – деланно рассмеявшись, оборвал его Тито. – Ладно, до завтра.
На следующий день, как Олег и предполагал, в ставке Савимби, селении Жамба, куда их доставили чуть более чем за час по грунтовой, но вполне приличной по ангольским меркам и, судя по всему, охраняемой дороге, был собран многочисленный митинг с участием полутора тысяч человек, центральной частью которого стало выступление лидера УНИТА. Жонас Савимби, одетый в защитную униформу с красным беретом, на котором виднелись четыре желтые звездочки, в кольце вооруженных до зубов охранников, произнес страстную речь перед собравшимися. Время от времени он потрясал в воздухе элегантной тростью с белой закругленной ручкой. Трибуну окружала плотная толпа западных журналистов:
– Я помню, как в семьдесят четвертом-семьдесят пятом годах в Анголе было больше сорока разных партий и движений, возникших в ходе нашей освободительной борьбы от ига колонов, – обратился он к собравшимся. – Это была реальность того времени. Но сейчас она другая, и выбор, единственный, есть только между партией УНИТА и партией МПЛА. Поэтому ты голосуешь или за одних, или за других. Третьего нам не дано! Кто голосует за них, действует против нас, кто голосует за них, выступает за прошлое! Это понятно? – «Понятно!», – отвечали хором собравшиеся. – И выступающий за нас выступает против нашей разобщенности и ничем не обоснованной дискриминации отдельных народностей Анголы. Мы против того, что, как душ Сантуш тут недавно выразился, представитель такой-то народности не может быть членом Политбюро, мол, «здесь вам не Нигерия!». Мы против этого. Для нас все народы Анголы равны! Так или нет?!
Толпа дружно ответила: «Так! Правильно!»
Видно было, как люди слушают Савимби, замерев и оцепенев под влиянием его дьявольской харизмы и несомненных ораторских способностей, приобретенных во время учебы в университетах Коимбры и Лозанны. Одна женщина с ребенком за спиной так самозабвенно кричала и улюлюкала, приветствуя своего вождя, что, не выдержав нервного напряжения и стресса, упала в обморок, чуть не придавив своим телом младенца. Не обратив на нее почти никакого внимания, Савимби продолжил:
– Я не раз говорил вам, мои дорогие соотечественники, что выступаю за единую Анголу. В том, что часть нашего народа, не желающая жить под засевшим в Луанде правительством, прячется в лесах – не наша вина. Огнем и мечом мы добудем себе единство и свободу, однако тем же мечом мы будем карать тех, кто явно и исподтишка препятствует этому, поднимая оружие против нас. – Глаза выступавшего неожиданно налились кровью, и Олег, смотревший на него, находясь по левую сторону от трибуны, если и не увидел этого, то почувствовал всем своим охваченным мелкой дрожью телом. Тем временем с другой стороны помоста к подножию импровизированной сцены солдаты выволокли едва державшегося на ногах молодого мужчину, ангольца или кубинца в камуфляжной форме. Его лицо было разбито, ноги, судя по всему, перебиты палками, а связанные впереди руки бессильно свисали вниз, пока его тащили вперед к возбуждавшейся с каждой секундой толпе.
