Последние километры дались особенно трудно. Ехать приходилось медленнее, объезжая все подозрительные бугорки на дороге. По обе обочины дороги валялась искореженная и сожженная техника – «Урал», «ЗИЛ-130», армейские джипы, пробитая снарядом цистерна, в которой перевозилось горючее. Повсюду виднелись таблички с написанными от руки белой краской словами: «Campo de minas» – «Минное поле». Чуть поодаль виднелись покрытые соломой, сделанные из прутьев, соломы и глины хижины – кимбы. Рядом с ними женщины с висящими у них за спиной младенцами монотонно толкли в ступах сушеную маниоку, один из немногих растущих в этих особенно засушливых местах корнеплодов, позволяющих накормить приготовленной из него кашей и детей, и взрослых: наряду с соседней Квандо-Кубанго, провинция Кунене, на которой вместе с одноименной рекой заканчивалась южная часть территории Анголы, считалась наименее приспособленной для земледелия.
Флаг МПЛА развевался на ветру, и каждый из сидевших в джипах считал его своеобразной охранной грамотой. Вопреки ожиданиям, а может быть, и в их подтверждение («Это Ангола»), ни одного армейского блокпоста вплоть до дальних границ селения Куито-Куанавале они так и не встретили. Когда на горизонте уже начали появляться белые одноэтажные здания и справа и слева от дороги показались импровизированные могилы и некое подобие мемориала в честь погибших за Куито, «оплота сопротивления ФАПЛА», как гласила соответствующая надпись на столбе, впереди, за шлагбаумом на въезде в селение, раздалась короткая предупредительная автоматная очередь. Вышедший на дорогу военный поднял руку вверх, приказав жестом остановиться, и им навстречу выехал армейский УАЗ.
Кубинцы, которые, судя по всему, заметили их уже давно, вели их джипы до самого шлагбаума на окраине города, у которого дежурили двое часовых с автоматами. Помимо флага, гарантией их безопасности, вполне возможно, стала их однозначно европейская внешность, которую можно было рассмотреть в полевой бинокль, и, особенно, роскошная светлая шевелюра Эммы. Обратившись к часовым по-испански, Олег объяснил, что едет группа «Красного креста» во главе с их представителем. Про плен и все их злоключения он расскажет позже, кому следует, и это окажется отнюдь не простым разговором…
Первым всех троих, Христо, Янека и Олега допросил представитель ангольского министерства внутренней безопасности, майор, который для начала поинтересовался, как они попали в плен к УНИТА, вместе или отдельно. Ребят, как они и рассказывали ранее, схватили во время работы на местности и велели оставить там же все измерительные приборы, тетради с записями и карты. Олег рассказал, что его взяли на аэродроме. Пришлось объяснять и при каких обстоятельствах.
Майор долго выяснял, где находится лагерь, в котором их содержали и сколько, по их прикидкам, от него километров до Жамбы, места, где проходил митинг с участием Савимби.
Им сообщили, что за ними приедут отдельно их представители. Олегу велели ждать в соседней комнате, пока не прилетит некто от главного военного советника СССР в Анголе, который и заберет его в Луанду. Ждать пришлось относительно недолго, около двух часов. И уже вечером, ближе к ночи, Олег вместе с представителем Особого отдела военной миссии, подполковником Измайловым приземлился в Луанде. По пути тот его ни о чем не расспрашивал и даже предложил прилечь на пару сидений пассажирского АН-26 и немного отдохнуть. Зато вечер и половину ночи, в выделенном для этой цели кабинете на территории миссии, они провели в долгой и обстоятельной «беседе», как охарактеризовал ее сам подполковник:
– Олег Тимурович, вспомните, пожалуйста, обо всех деталях вашего задержания. Меня интересует все, вплоть до запаха мешка, которым вам накрыли голову, пока вы ехали. Вы меня понимаете? И прошу вас, не пытайтесь искать логику в моих вопросах, это вам будет только мешать. И не только вам.
От поисков логики, как бы он ни показывал майору, что она его не интересует, Олег отказаться был не готов: рассуждая, опять же, логически, особисту нужны были сведения о местонахождении лагеря Савимби, чтобы поскорее его прихлопнуть; летчики экипажа главного военного советника, где работал его недавний знакомый Саша Комов, вияковец, приехавший в Анголу чуть раньше его, рассказывали, что ангольское Минобороны все последнее время носится с идеей разбомбить ставку Савимби тяжелыми авиационными бомбами. С МИГов это сделать непросто из-за их скорости и неточных попаданий, а вот АН-26, по мнению главы министерства, был бы здесь в самый раз. Дело за малым: нужно разработать систему крепления и сброса бомб на брюхе самолета. И с этим могут справиться смышленые советские технари на аэродроме в Луанде. А дальше задача заключается лишь в том, чтобы подобраться к базе. Тем более, что все знают, что это селение Жамба, рядом с которым, собственно, и содержались пленники, и где проходил митинг, после которого они были освобождены. Но нет, подполковника Измайлова интересовало все, и чем мельче была деталь, о которой рассказывал Олег, тем, казалось, это было ему интереснее:
– Как вы узнали, что в лагерь, где вы содержались, приезжает какая-то комиссия?
– От охранника, точнее, из его разговора с коллегой.
– Он не сам вам об этом сообщил?
– Нет, я же говорю: они разговаривали между собой, негромко. Было уже поздно, мои сокамерники спали. Говорили тихо, приходилось прислушиваться.
– Кто был во главе комиссии?
– Женщина, блондинка лет сорока, Эмма Йенсен, из Дании, с ней мы вернулись. И анголец, мулат, почти белый, с бородкой, примерно того же возраста. Вроде бы из Минздрава.
– Вы его никогда до этого не видели? – подполковник внимательно посмотрел на Олега. – Может быть, раньше, еще в Союзе?
– Нет, с чего вы об этом подумали?
– Я не думаю, я только спрашиваю, разве вы еще не поняли?
– Нет, не видел.
– Почему – вот тут я как раз спрошу вашего мнения, – почему Савимби распорядился отпустить вас? Это ведь было его решение? Или ему кто-то это подсказал? – Олег снова почувствовал на себе пристальный взгляд.
– Мы это обсуждали с моими товарищами по плену и пришли к выводу, что для Савимби это был акт пропаганды: там было огромное количество западных журналистов, а с ними и с западной помощью, в целом, он считается и зависит от нее. Обратное при таком раскладе было бы ему крайне невыгодно.
Измайлов закрыл лежавшую перед ним папку, положив в нее листок, на котором все время их разговора что-то записывал, мелким, заведомо не разборчивым для собеседника почерком:
– Олег Тимурович, – подполковник взял в руки папку, приподнял и опустил ее на стол. – Вы побывали не просто на оккупированной территории, а в стане врага. И мы с вами находимся в зоне ведения боевых действий. Как военный человек вы должны понимать, что еще совсем недавно, пусть и в другие, более суровые времена противостояния между Востоком и Западом, уже одно это могло служить поводом для вашего заключения под стражу по подозрению в измене родине. А дальше – следствие, суд, и неизвестно, сколько бы лет вам пришлось провести, как говорится, в местах не столь отдаленных. Молите Бога, что пребывание в плену нынче не рассматривается как безусловное преступление. Министерство обороны СССР позволяет вам продолжить службу при советской военной миссии в Народной республике Ангола. Но помните, что с этой минуты вы у нас на карандаше, и за вами будут пристально наблюдать. Само собой, об этой беседе никому ни слова! И свои торговые дела на этом притормозите, – Измайлов встал и покинул помещение, оставив Олега еще какое-то время сидеть молча, прежде чем он тоже поднялся и вышел наружу.
