– Понимаю. Наша переписка – это как выйти из строки вон! Я выхожу и читаю между строк.
– Я понимаю, что нежности в моих письмах крохи. Но я не хочу, чтобы ее читал кто попало.
– А мне плевать, пусть читают, в крайнем случае – пусть завидуют. Ты лучшее, что есть у меня! Я мечтаю обнять тебя, чтобы видеть, разглядывать, говорить с тобой. Когда уже ты вернешься?
– Думаю, через полгода, как и договаривались, буду твой. Раньше не получится, у меня же контракт.
– Ты там теперь один, в рубке?
– Да. Один.
– Никогда не подозревала, что меня этого лишат. Физической близости. Будто бы меня берегут, любят, любуются моей улыбкой и умом, как картиной, но не берут. Ты писал, что женщина выглядит настолько, насколько ее хотят. Я красивая, манящая. Но близости нет. Моя погода меняется ежеминутно. Поэтому не обращай внимания на мое настроение, точнее, его отсутствие. Нет настроения – нет писем. Помнишь, как у Булгакова? Что он подарил Мастеру… Покой! И у меня сейчас так. Спокойно. Только Маша иногда шалит.
– Расскажи, как там наша малышка?
– Хорошо. Ей везде хорошо. Поела – и спать. Особенно на свежем воздухе, засыпает на раз. Так что мы много гуляем здесь в парке с коляской.
– Как мама? – отжал кнопку и улыбнулся в трубку Олег.
– Не очень. У нее обнаружили макулодистрофию сетчатки. Один глаз стремительно слепнет, второй пока держится. Ей помощь нужна.
– Ты реже стала писать.
– Так много думаю о тебе, что даже писать некогда. Вот вру и краснею. Не знаю, не было настроения, может, и слов не было. Время замерло.
– А у меня дни летят как угорелые. Наконец-то время сжалось, песочные часы перевернуты, и пошел обратный отсчет. Каждое утро просыпаюсь и вспоминаю, блин… ты же есть у меня и Маша. Очень смешанные чувства. С одной стороны – восторг и душевный подъем от сознания масштаба события, и что именно ты его участник. А с другой – тревога и беспокойство в преддверии неизведанного и совершенно нового, потому что неизвестно, что будет завтра. Башню сносит. Сплошной адреналин. И это хорошо! В этом есть что-то настоящее.
– По телефону ты гораздо щедрее. Я уже начала думать, что ошиблась, что за скупого вышла. Шутки шутками, а ты зашел в мою жизнь весь, полностью, открытый и честный, да и я в твою тоже. Точнее, мы только заглянули, но очень, видимо, правильно и честно, и со всей душой. Мне очень страшно было, когда ты уехал, хоть я и не люблю показывать своих эмоций. Страшно, остаться на год без страховки. Я очень верю тебе. И спасибо огромное, что ты в моей жизни натворил. Добавить просто нечего…
– При всем моем красноречии, ты трижды права, все так и есть. Заглянул я в тебя на расстоянии и провалился весь куда-то в бездну твоей вселенной, неизведанной, загадочной и такой притягательной… Странно все это. Так раньше со мной еще не было. Может быть, я преувеличиваю… Не знаю. В потоке дел забываю про тебя. Мне кажется порой, что мы так мало знаем друг друга.
– Любопытно. Возможно, ты прав. Мало, очень мало. Этот твой звонок… как сон.
– Скоро он, к сожалению, закончится.
– Я тебе напишу письмо, Олег. Сейчас сяду и напишу, так что не волнуйся за нас с Машей. У нас все хорошо. Как же я соскучилась по твоему голосу!
В рубку зашел Гриша со старпомом. Старпом показал жестом на свое запястье, намекая на время.
– Целую тебя крепко, дорогая моя Лиза. Пиши мне.
– И я тебя целую, обнимаю, люблю тебя, слышишь, слышишь, слышишь… – Уже не говорила, а шептала в глухую трубку Лиза. Она села на диван, все еще прижимая трубку к лицу, будто та была компрессом от разлуки.
Лиза вдруг вспомнила их первую встречу: на подпольном концерте «Машины времени» в одном подмосковном ДК. Она была с компанией со своего факультета в Плехановском институте. Рядом с ней все время крутился Игорь, с которым у Лизы незадолго до этого завязался довольно вяло текущий роман. Впрочем, Игорь, казалось, стремился поспеть повсюду и не забывал оделять вниманием и других однокурсниц. Олег был там со своим товарищем Гришей и еще парой ребят с переводческого факультета иняза. Места Лизы и Олега были рядом, и во время концерта они перебросились парой фраз. От духоты Лизе стало плохо, и Олег вывел ее на улицу, привел в чувство. Так они и познакомились.
* * *
Из чайника на плите белой струйкой тянулся пар. Лиза сняла кипяток с плиты и ополоснула им заварочный чайник. Взяла пачку «грузинского» и, засыпая чай ложкой, случайно ударила ею о край. Чай рассыпался, Лиза начала нервно собирать чаинки со скатерти, потом наполнила емкость водой и накрыла крышкой. Продолжая выискивать взглядом чаинки на столе, Лиза позвала маму:
– Мама, я чай заварила, – громко крикнула она.
– Иду, – ответила мать. Она как обычно отдыхала в своей комнате, смотрела телевизор. Хотя громко сказано – слушала, потому что глаза ее быстро уставали, а зрение стремительно садилось.
Лиза поставила на стол две чашки: себе – чашку, а матери – большую фарфоровую кружку. Мама не понимала маленьких чашек, поэтому эта кружка с Медным всадником, подаренная питерской подругой, была ее любимая. На столе уже стояла вазочка с малиновым вареньем и овсяное печенье.
– Машунька спит уже? – спросила мать, накладывая варенье в розетку.
– Да, нагулялась сегодня, уснула без задних ног. – Лиза отложила в сторону пачку газет полугодичной давности, чтобы сесть на стул. На верхней газете был напечатан некролог по случаю смерти Косыгина. Мать узнала знакомый долгие годы портрет партийного руководителя:
– Все-таки мировой был мужик. Детей, говорят, любил.
– И что с того, мам? – Лиза удивленно взглянула на нее. – Да и тебе-то откуда это знать?
– Мой брат, дядя Федя, работал с ним в одном цеху на фабрике «Октябрьская». Он тогда еще много хорошего о нем рассказывал.
– Дядя Федя? – вспомнила своего дядю Лиза, который приезжал редко, но всегда с гостинцами. На сердце у нее потеплело.
– Если бы не он, экономика давно бы развалилась.
– Ага, как Брежнев, того и гляди развалится, – поддержала ее Лиза.
– Да, Косыгин – голова, вот увидишь, без него все рухнет.
– Уже рухнуло.
– Если хочешь знать, Косыгин единственный, кто в Политбюро голосовал против отправки наших в Афганистан.
– Откуда ты знаешь?
– Радио слушаю.
– Про Анголу ничего не показывали?
– Нет. Молчат. Может быть, там уже все закончилось? И твоего раньше отпустят. Раненых раньше должны отпускать.
– Да не раненый он, просто малярия была, слава богу, обошлось, – не верила своим же словам Лиза. – Его давно выписали.
– Все мужики что-то недоговаривают. Ой, боюсь, что долечиваться ему придется уже здесь, а это денег стоит. И как тогда жить дальше? – заправила она за губы ложку варенья.
