– Выучила! – сказала она с лукавой улыбкой. – А если серьезно, то в Госконцерте в кадрах сидит такой божий одуванчик в нарукавниках, Николай Иванович, что к нему на каком языке ни обращайся, он все за чистую монету примет. Пришлось немного пофантазировать, включить нерастраченное актерское мастерство. Ты же мне сам говорил, что переводчик, даже если не знает, что говорить, молчать не должен никогда. Для него это смерти подобно. Вот я и не молчала и плела всякую тарабарщину!
Оба рассмеялись. Олег снова внимательно посмотрел на Лизу и, наверное, только сейчас, впервые за эту короткую встречу успел разглядеть такие родные черты ее лица – морщинки в уголках глаз и смешной, дорогой сердцу маленький носик, вокруг которого россыпью красовались мелкие веснушки…
– А вы, я смотрю, тут совсем не грустите! – Гриша и Валя вернулись с прогулки, светясь, словно два начищенных тульских самовара.
– Ба! – попытался съязвить в ответ Олег, – и вы тоже здесь. А какие загорелые!
– Хорош трепаться, – перебил его Григорий. – Мигель нас уже полчаса как ждет. Забирайтесь назад, поехали!..
В номере Мигеля Орландо, его кубинского друга, уже собралась довольно шумная компания: он сам, военный врач, учившийся в Союзе и сносно говоривший по-русски, и пара его приятелей-кубинцев. Из советских в компании был баянист Виктор, домристка Лена, приветливая дама средних лет и приятной наружности, большой ценитель джин-тоника и хороших сигарет, а также Марина и Саша Филиппенко, очень симпатичная молодая танцевальная пара, а в жизни – муж и жена. Всех их, благодаря усилиям Гриши, правдами и неправдами, удалось выудить из номеров и под покровом стремительно опустившейся на Луанду ночи в два захода доставить к зданию «Куки». Бабуля, строго-настрого запретивший всем употреблять перед завтрашним концертом спиртное, как доложила разведка из числа членов «Мозаики», в это время уже тихо сопел у себя в комнате.
На столе красовались несколько бутылок с заграничными напитками, к которым Витя, Саша и Гриша присовокупили две бутылки джина «Гордонс» и одну «Московской». Имелась и бутылка бразильской кашáсы, довольно противной на запах водки из сахарного тростника, по большому счету, аналога кубинского рома, с которой никто не знал, что делать. Мигель, сожалея, что в супермаркете, где они днем с товарищами отоваривались, не оказалось кубинского рома, показал простой способ «облагородить» кашасу, а заодно и продемонстрировал, как ее употребляют сами бразильцы: в обычный стакан кладется несколько кубиков льда, нарезанная дольками половина лайма, все это дело засыпается – желательно коричневым тростниковым – сахаром и потом толчется и измельчается до единообразной кашицы, как в ступе, деревянным или пластмассовым пестиком. После этого в стакан, примерно до середины, наливается тот самый вонючий самогон из сахарного тростника, содержимое перемешивается – и напиток преображается: неприятный привкус сменяется изысканным ароматом лайма, сдобренного небольшим количеством сахара и почти сорокаградусной крепостью кашасы. Красота! Бразильцы, по месту происхождения, штату Сан-Паулу и по наименованию его жителей, «кайпира», называют напиток ласково и уважительно – «кайпиринья».
После того, как собравшиеся мужчины выпили по первой, а дамы одобрительно вкусили по паре глотков кайпириньи, разговор продолжился тем, что советские артисты, собравшиеся за столом, не хотят жить на гастролях по указке Бабули, который тщательно следит за «облико морале» своих подопечных:
– Он мне не Карабас-Барабас, а я ему не Буратино! – в сердцах воскликнул баянист Витя и тут же предложил выпить до дна за кубинско-советскую дружбу, как будто ища у «компаньерос» защиты от их изверга-худрука.
Разговор время от времени расползался на «междусобойчики», поскольку каждому хотелось высказаться, а перевод, который обеспечивал Гриша, не всегда успевал за горячими мыслями и словами собравшихся. Периодически внимание собеседников приходилось собирать в кучу дежурными патриотическими тостами, на которых хоть как-то концентрировалось растекавшееся в разные стороны коллективное сознание. Кубинцы, не очень привыкшие к крепким напиткам, пьянели быстрее, но их советские товарищи, будучи более стойкими к алкоголю, тем не менее, брали количеством и частотой тостов, столь же успешно достигая нужной им кондиции.
Мигель начал рассказывать об Эфиопии, где советские и «кубаши» выполняли миссии, сходные с теми, что им приходится выполнять и здесь, в Анголе. Когда они с Григорием отошли в сторону от стола, чтобы не дымить на всегда берегущую свой голос Валентину, размякший от спиртного кубинец по секрету сообщил ему, что в Эфиопии он переболел несколько раз малярией, и на ее фоне у него развился цирроз. Как врач он прекрасно понимал, что жить ему осталось недолго. Гриша как мог попытался отвлечь кубинца от тяжелых мыслей и поведал ему, что к его другу Олегу приехала жена, и у них сейчас происходит довольно тяжелый разговор. В ответ Мигель как истинный сын горячего и страстного кубинского народа предложил тост за любовь.
Ребята из «Мозаики» были поражены, узнав, что кубинцы являются врачами-добровольцами и работают в Луанде по договору, подписанному между двумя правительствами: зарплаты они не получают, в отличие, кстати, от неплохо зарабатывавших советских специалистов, гражданских и военных. Единственное, на что они могут рассчитывать, правда, в неограниченных объемах – это на еду, спиртное и сигареты, имея полное право приглашать к себе друзей и угощать их за счет ангольской стороны.
Гриша, как и многие молодые люди его поколения, умел немного играть на гитаре. Взяв у Мигеля инструмент, он исполнил песню, которую нашел как-то в одном кубинском песеннике:
– Я никогда не знал ее мелодии, и поэтому придумал свою. А певца вы должны хорошо знать, – сказал он, обращаясь к «кубашам». Это – ваш мастер революционной песни Освальдо Родригес.
Услышав известное имя, кубинцы воодушевились. Мигель добавил, что он очень хорошо знает Освальдо и предложил:
– Давай запишем твою версию на магнитофон, и я передам ее Освальдо. Если она ему понравится так же, как и его собственная мелодия, амиго Грегóрио, я тебе обещаю, что попрошу его спеть ее специально для тебя на очередном конкурсе песни в польском Сопоте, договорились?
Григорий запел «El Amor Se Acaba», о том, что любовь может кончиться, если ее, как тлеющий огонь, постоянно, ежечасно и ежеминутно, не поддерживать:
– Я посвящаю это исполнение своему другу, чья любовь, к моему большому сожалению, дала трещину, – сказал прежде чем запеть Гриша, обращаясь к закрытой двери в комнату, где по-прежнему выясняли отношения Олег и Лиза.
Освальдо Родригес был известен и даже популярен в СССР. Певец был слеп от рождения, и на сцену его обычно выводил помощник или кто-то из музыкантов. При этом голос у него был просто потрясающий. Песни Родригеса были не только революционными, но и вполне себе лирическими. Мигелю исполнение Григория понравилось, хотя он был знаком и с оригиналом.
В конце записи, когда Мигель уже нажал на паузу на кассетном магнитофоне, от входа в соседнюю с гостиной комнату послышались аплодисменты. Это аплодировали Лиза и Олег, чьи глаза светились недавним примирением и любовью, которую они все-таки смогли уберечь и сохранить.
