– Дед Пихто, – зло сказала Ульяна и направилась к свободной койке.
– Че так сразу хамить-то? – удивилась тетка и снова зевнула.
Ульяна немного остыла. Раскатала матрас, села, спиной прижалась к стене. Черт, холодно-то как.
– Холодрыга здесь, – точно услышав ее мысли, проговорила щекастая. – Не сиди у стенки, легкие простудишь. Или почки. За что тебя?
Ульяна отодвинулась на край кровати.
– За кражу. И похищение.
Тетка присвистнула.
– Ни фигасе! Кого ж ты похитила?
– Долго рассказывать. – Ульяна почувствовала, как к горлу подкатывает ком. Не хватало еще – реветь перед этой жирной свинюхой. Она сердито закусила губу и отвернулась в сторону.
– Не хочешь, не рассказывай. – Щекастая пожала плечами. – Меня Машей зовут. Мария Ильинична, если что. Как сестра Ленина.
– Кого сестра? – не поняла Ульяна.
– Ну, Владимира Ильича, дедушки Ленина. Который революцию сделал.
– А, – протянула Ульяна рассеянно.
– Ничего-то вы, молодежь, не знаете. – Тетка с хрустом потянулась и встала с кровати. – Только в телефонах своих сидите с утра до вечера. Как звать-то, скажешь хоть?
– Ульяна.
– Наша, местная?
– Да.
– Ну не горюй. От сумы да от тюрьмы не зарекаются. Я вот тоже не планировала здесь оказаться, а вишь ты, случилось.
– А вас за что? – с неохотой выдавила Ульяна.
– За недостачу. Бухгалтер я в продуктовом. Была бухгалтером. Пришла проверка, денег недосчитались. А прям докажи, что это сам директор и воровал помаленьку? Вот на меня и спихнули. Пойдет теперь Мария Коновальченко по этапу. Эх… – Тетка снова потянулась и вдруг резко присела, выкинув руки вперед. Затем вскочила. Снова присела.
– Что смотришь? – обратилась она к удивленной Ульяне. – Зарядка это. Не будешь двигаться – ослабнешь тут. В движении жизнь. Поняла?
– Поняла. – Ульяна невольно улыбнулась.
Тетка выглядела очень забавно: маленькая, толстая, она ловко сгибала короткие ножки, опуская увесистый зад почти до пола. Ульяна почувствовала, как ее немного отпускает, глаза высохли, дышать стало легче.
– Давай со мной, – пригласила Мария Ильинична, энергично наклоняясь то в одну, то в другую сторону.
– Не сейчас, – сказала Ульяна. – Подумать хочу.
– Ну думай, – согласилась Мария Ильинична. – Девка ты молодая, может, и пожалеют. Ты раньше-то не сидела?
– Нет.
– Тогда тем более. – Она закончила зарядку и снова уселась на кровати. Взяла с тумбочки книжку. – Я почитаю, а ты думай себе. Может, чего дельного придумаешь. Думай.
Ульяна прикрыла глаза. Тут же перед взглядом ее встало озеро. Вода кругом. Светкины отчаянные глаза. Раскрытый в крике рот. Пусть Ульяна здесь. Зато Светка жива. Не сто`ят никакие ее страдания того, чтобы стать убийцей. Точно не стоят. И месть – никогда она не будет сладкой. Даже если видеть, как мучается твой враг, теряя самое ценное и дорогое. Ничего, кроме пустоты, не ощутишь. Ничего. Лучше простить. Иисус ведь учил прощать. Арсения верила в Иисуса. И Ульяна поверит. Простила же она Женьку…
Маленькое окошко камеры открылось, в нем показалось лицо дежурного.
– Ужин.
Ульяна вздрогнула и очнулась. Мария Ильинична уже стояла у окошка, протягивая дежурному железную миску.
– Чего сидишь? Я думала, ты уснула сидя. Вставай, жратву принесли. Кормят, кстати, тут сносно.
– Ладно, – сказала Ульяна и встала. – Сейчас попробуем.
29
Поезд плавно катил по рельсам, за окнами в темноте мелькали вереницей фонари какой-то маленькой, неизвестной станции.
– Вот и все. – Елена улыбнулась Светке.
Та сидела, притулившись в уголке на полке, укутав ноги в одеяло. Кроме них в купе никого не было. На столике остывал принесенный проводницей чай в красивых мельхиоровых подстаканниках. Поезд был хороший, фирменный, Игорь взял самые дорогие места.
– Все, – повторила Елена и погладила дочку по голове.
Светка молчала, уткнувшись в экран телефона.
– Что там у тебя? – ласково спросила Елена и отхлебнула чаю.
– Папа пишет, – сказала Светка задумчиво.
– Что пишет?
– Что любит нас больше всего на свете и ждет. Фотки шлет. Смешные такие. Смотри. – Светка протянула Елене телефон.
Та глядела и улыбалась. Действительно смешной. Селфит сам себя, корчит рожи, надувает щеки. Хочет, наверное, отвлечь их от тягостных мыслей. А может, просто радуется, что все позади…
Елена пролистнула галерею чуть дальше и замерла. С фото на нее смотрела Ульяна. Правильное, строгое лицо, чуть наклоненное вбок, пристальный взгляд холодных серых глаз, плотно сжатые губы. На заднем плане маячила магистраль, очевидно, Светка сфотографировала подругу во время одной из их прогулок по Москве.
Елена смотрела на снимок и думала о том, что Ульяна совсем не похожа на Женьку. Ни внешностью, ни характером. Вероятно, она пошла в отца. Елена попыталась вспомнить Кешу, но она так мало видела его и это было столь давно, что память отказывалась воспроизводить его облик. Елена еще раз взглянула на фото, и неожиданно ее пронзила удивительная мысль. Она вдруг поняла, почему Ульяна вызывала у нее настолько стойкую неприязнь, такое раздражение.
Женькина дочь напоминала ей ее саму в молодости! Та же жесткость, непримиримость, уверенность в своей правоте и непогрешимости. Та же холодная красота, которая в юные годы была присуща самой Елене. «Эх, девочка моя, – про себя подумала она, – наломали мы с тобой дров. Неизвестно еще, кто больше. Но, слава богу, все живы. А остальное разрешимо. Главное, ты моя. Моя малышка, моя доченька. А я уж постараюсь все исправить. Буду изо всех сил стараться. Ведь правильно сказал отец Матвей – «если Господь посылает испытания, значит, это нам нужно».
Поезд весело стучал колесами. Вошла молоденькая проводница в красивой кружевной наколке и передничке.
– Хотите печенье? Вкусное, шоколадное.
– Хотим, – Елена решительно тряхнула головой. – Давайте ваше печенье. И, будьте добры, принесите еще чаю. Люблю чай в подстаканниках.
Вместо эпилога
За окнами крепенького бревенчатого дома ревел ветер и бушевала метель. А в светлой, просторной комнате пахло мандаринами и свежей хвоей. Елена с наслаждением вдохнула этот запах – всеми любимый запах детства и волшебства.
Елка в углу весело горела разноцветными огоньками и поблескивала шарами. На экране телевизора Женя Лукашин бренчал на гитаре и пел песню о тёте. Елена накрыла большой дубовый стол белой накрахмаленной скатертью, расставила приборы, фужеры и взглянула на часы: без четверти восемь. Нужно поторопиться, а то Новый год наступит раньше, чем поспеет праздничное угощение.
