Плакать она не хотела, как не хотела вообще кому-то демонстрировать свою слабость, но слезы лились непроизвольно, а сил поднять руку и вытереть их не было.
Ее забрали в санчасть, но и там оказалось неспокойно.
Нет, здесь уже не били – опасались, но могли вывалить на кровать кашу за завтраком, разлить компот или суп, уронить на пол хлеб при раздаче. И все это с ясным взглядом и кривой ухмылкой – мол, так тебе и надо, сволочи.
Кристина терпела. За время, проведенное в камере, она ослабла морально, потому никак не могла заставить себя собраться и дать отпор. Ведь стоило только один на один пристально посмотреть в глаза любой из этих баб – и ее мучениям пришел бы конец, однако сил на это совершенно не было.
«Наверное, так надо, – вяло думала Кристина, в очередной раз пытаясь застирать в раковине залитую супом наволочку. – Я должна пройти через это, значит, пройду. Или совсем сломаюсь – или стану сильнее, другого выхода нет».
Через три недели она вернулась в свой отряд – и все началось сначала.
Если ее по какой-то причине не били ночью, то днем на работе – непременно, загнав в перерыве в небольшую каптерку, где хранилась готовая продукция швейного цеха. Били расчетливо, не оставляя следов.
Кристина даже перестала закрываться, перестала пытаться хоть как-то спрятать уязвимые места – понимала, что сопротивлением только ожесточает своих обидчиц.
Те и в самом деле быстро теряли интерес к неподвижно лежавшей на полу жертве, и с каждым днем избиения становились все короче – как будто били уже просто по привычке, потому что так надо, без особого желания.
Ночами, страдая от боли во всем теле, Кристина ожесточенно грызла угол подушки и старалась не дать воли слезам.
«Я так долго не вынесу, почки отобьют – все, считай, на всю жизнь инвалид».
А потом появился ОН. Спаситель в зеленой форме, красивый, сильный, властный.
Ну, так, во всяком случае, это увиделось Кристине.
В один из перерывов ее, как всегда, утянули в каптерку, после первого же удара она упала на пол, закрыла глаза – но больше ударов не последовало, зато послышалась возня, приглушенный стук упавшего рядом тела и женский стон, а потом громкий мужской голос:
– Совсем охренели, суки? В карцер захотели? Организую! Встать! И вон отсюда, чтобы через минуту никого в цехе не было!
Кристина слышала, как рядом с ней с пола кто-то поднимается, как раздаются быстрые шаги, удаляющиеся от каптерки.
– А ты что разлеглась? Цела? – продолжал мужской голос, и Кристина поняла, что этот вопрос относится к ней.
Она медленно, с опаской открыла глаза и увидела его.
У двери стоял такой красавец, что у Кристины перехватило дыхание.
– Цела, спрашиваю? – Он опустился на корточки и взял ее руку в свою, прижал запястье пальцами, считая пульс, и Яна ощутила запах туалетной воды и сигарет. – В санчасть пойдешь?
– Н… нет… – выдохнула она. – Все… все… в порядке…
– Да уж вижу я порядок этот. За что бьют?
Кристина еле слышно назвала номер статьи, и незнакомец покачал головой:
– Жестко… но по-человечески понятно.
Она опустила голову – вот и он тоже ничего не понял, даже не дал объяснить.
Сильные пальцы взяли ее за подбородок:
– Но даже человеческие понятия не отменяют того, что постоянно наказывать за содеянное нельзя. Я это пресеку. Мне в отряде бардак не нужен. Но ты и сама овцой не будь, срок длинный, совсем сломают. Все, поднимайся, раз в санчасть не хочешь. Перерыв закончился.
Он легко поднялся, отряхнул невидимые пылинки с форменных брюк и вышел из каптерки.
Кристина тоже встала, поправила сбившуюся косынку и обреченно пошла в цех, предвкушая, как после смены на ней отыграются товарки.
Но, к ее удивлению, никто и бровью не повел – все привычно занимали места за машинками, и через минуту от их стрекота до нее перестали долетать какие бы то ни было звуки.
Ночью тоже ничего не случилось, Кристина почти до утра лежала в напряжении, ожидая ставших уже привычными побоев, но к ее кровати так никто и не подошел.
Утром, умываясь, она улучила момент и спросила у тети Зины – той самой дневальной, что объяснила ей в первый день причины такого поведения женщин, что же произошло.
– Ксанка сказала – Красопет им пригрозил, – шепотом сказала тетя Зина, наклонившись к умывальнику.
– Красопет?
– Да. Так девки старшего лейтенанта Зобова прозвали. Видела, какой херувимчик? Хоть сейчас на открытку.
– А почему к нему так прислушиваются?
– А ты не гляди, что он как с иконы. На самом деле зверь, каких мало. Если кто ему не приглянулся – сгнобит. Ни свиданок, ни посылок, и работа самая паскудная.
– Он что же… к заключенным пристает?
Тетя Зина уставилась на нее и даже рот приоткрыла:
– Сдурела? Да он нас за людей не считает! Конечно, нет. Просто если кто ему особенно не понравится – все, пиши пропало. Так что тебе еще повезло, что-то ты в Красопете человеческое задела.
Кристина ничего не сказала, но зарубочку на память сделала и на глаза Красопету старалась не попадаться, хотя ее неудержимо к нему потянуло.
Ночью, закрыв глаза, она то и дело воскрешала в памяти его лицо, которое и в самом деле походило на лица ангелов со старых пасхальных открыток.
«Почему он служит здесь? – думала она, лежа в кровати без сна. – Такой красавец – и охраняет заключенных женщин, это же что-то психологическое…»
Примерно через год заключения Кристина вдруг с удивлением начала ловить на себе заинтересованные взгляды старшего лейтенанта.
Это оказалось настолько неожиданно, что она растерялась и не знала, как себя вести.
Тетя Зина, заменившая ей на зоне мать, тоже обратила внимание на проявляющего интерес мужчину.
– Смотри, Криська, – предостерегала она, когда они оставались вдвоем и могли поговорить так, чтобы их никто не слышал, – подальше надо от Красопета, ну его, к лешему… Никто не знает, что там у него в голову насовано… сама подумай – молодой красивый мужик всю жизнь среди заключенных баб собрался провести – это что такое? Ну, явно ведь либо с башкой не дружит, либо что-то за душой гнилое имеет.
– Почему – гнилое? – не понимала Кристина, хотя у нее тоже шевелилось какое-то недоверие к внезапно заинтересовавшемуся ею старшему лейтенанту.
– Да потому! – отрезала тетя Зина. – Какой нормальный мужик захочет всю жизнь смотреть на баб, которые не детей рожают и борщи мужьям варят, а форму полицейскую строчат, потому что кто мужика убил, кто наркотиками торговал, кто украл что? Мы ж тут все бракованные…
Кристина была с этим не согласна, но благоразумно держала язык за зубами – тетя Зина оставалась единственным человеком, с кем можно было поговорить, потому что остальные заключенные хоть ее больше и не трогали, но и внимания никакого не обращали, устроив такой молчаливый бойкот.
