Таким образом если бы что и стали немцы бомбить, так это Обуховский завод – крупнейший артиллерийский завод России и единственный, где производилась морская артиллерия и артиллерия большой и особой мощности.
Но, увы, до февраля 1917 г. ни Обуховский, ни Путиловский, ни Адмиралтейский, ни другие военные заводы Петрограда не имели ни одной зенитной пушки прикрытия.
В Царском же зенитчики готовились к встрече… собственных самолетов. Соответственно, зенитная батарея была непосредственно подчинена дворцовому коменданту, форма одежды прислуги установлена походная «по образцу гвардейской легкой артиллерии».
76-мм пушки Лендера были установлены на бронированных автомобилях, которые для «самообороны» были оснащены 7,62-мм пулеметами Максима. Вот от кого «самооборона»? От парашютистов кайзера?
Кроме того, в батарее было четыре броневика, игравших роль зарядных ящиков. В каждый из них перевозилось по 96 трехдюймовых шрапнельных выстрелов и 330 кг бензина и масла.
Руководство дворцовой охраны понимало, что, скорее всего, заговорщики будут бомбить с малых или сверхмалых высот, когда действие 76-мм зенитных орудий неэффективно. Поэтому еще 5 октября 1914 г. был выдан заказ на изготовление в США 40-мм автоматов типа Виккерс. Причем Морское министерство заказало автоматы на тумбовых станинах, а Военное ведомство – 16 зенитных автоматов, установленных на бронеавтомобилях, и 4 автомата на полевых колесных лафетах системы Депора. Общая стоимость заказа Военного ведомства составила 319,2 тысячи рублей.
Замечу, что автоматы Виккерса действительно были эффективным средством ПВО. Темп стрельбы их составлял около 300 выстрелов в минуту, а ленточное питание и водяное охлаждение ствола позволяли вести длительную стрельбу. В этом отношении они даже превосходили основные советские автоматические пушки времен Великой Отечественной войны – 37-мм армейскую 61К и морскую 70К.
40-мм автоматы Виккерса монтировались на тумбах в кузове бронированного трехтонного грузовика «Пирлесс». Первые автоматы прибыли в Архангельск 21 марта 1916 г. без автомобилей. Начальник Морского Генерального штаба потребовал немедленно отправить орудия в Ревель «для срочной установки на миноносцы Балтийского флота». Однако по пути автоматы были переадресованы в Царское Село – там они нужнее!
В Царском Селе мобильные 76-мм и 40-мм установки использовались достаточно эффективно. Во время приезда царя их перемещали в район вокзала. А когда царица отправлялась в госпиталь в Феодоровский городок (она ведь числилась сестрой милосердия) туда отправлялись и бронеавтомобили.
Однако с началом Февральской революции личный состав батарей, равно как и дворцовая охрана, без всякого сопротивления перешли на стороны революционных солдат. Сделали они это, разумеется, не из идейных соображений, а из-за нежелания проливать кровь за безнадежное дело династии Романовых.
На этом деятельность сильнейшей в России системы ПВО закончилась. В начале лета 1917 г. все эти зенитные орудия и их расчеты находились уже на фронте.
Глава 18
Беспредел на почте
«Городничий: (…) Послушайте, Иван Кузьмич, нельзя ли Вам, для общей нашей пользы, всякое письмо, которое прибывает к Вам в почтовую контору, входящее и исходящее, знаете, этак немножко распечатать и прочитать: не содержится ли в нем какого-нибудь донесения или просто переписки. Если же нет, то можно опять запечатать; впрочем, можно даже и так отдать письмо, распечатанное.
Почтмейстер: Знаю, знаю… Этому не учите, это я делаю не то чтоб из предосторожности, а больше из любопытства: смерть люблю узнать, что есть нового на свете. Я вам скажу, что это преинтересное чтение. Иное письмо с наслажденьем прочтешь – так описываются разные пассажи… а назидательность какая… лучше, чем в “Московских ведомостях”!»
Увы, незаконной перлюстрацией любил заниматься не только гоголевский почтмейстер Иван Кузьмич Шпекин, но и все почти цари, начиная от Александра I и до Николая II включительно. Мало того, на копиях перехваченных чужих писем императоры размашисто оставляли свои «ценные замечания».
Министр иностранных дел В.Н. Ламздорф был поражен некомпетентностью пометок Николая II. Так, на перлюстрации одной из телеграмм, пришедшей из Берлина в адрес германского посла в России Радолина и содержащей несколько рекомендаций, царь сделал помету: «Детски глупые советы!» Ламздорф пишет по этому поводу: «Я не особенно понимаю, почему глупые? Сознаюсь, что я, наоборот, восхищен той тщательной заботливостью и высоким благоразумием, с которыми Берлин направляет первые шаги своего нового посла в области, которая ему еще не достаточно знакома. Совсем неплохо было бы и нам последовать такому примеру».
Но были на перлюстрациях пометы Николая II и другого типа. Ламздорф пишет: «В пакете с возвращенными бумагами имеется телеграмма от Капниста, на которой нашим августейшим повелителем сделаны озорные пометы в духе тех, которые иногда делал покойный государь Александр III в адрес Михаила Горчакова».
Самое забавное, что наши самодержцы вели себя подобно «голубому воришке» Саше Альхену. Помните Ильфа и Петрова: «Все существо его протестовало против краж, но не красть он не мог. Он крал, и ему было стыдно. Крал он постоянно и постоянно стыдился». Наши же цари постоянно читали чужие письма и тоже стыдились, и занимались этим в глубочайшей тайне. Мало того, они регулярно издавали законы о запрещении перлюстрации и грозили строгими карами нарушителям.
Еще в 1698 г. при учреждении Сибирской почты было предписано: «Отнюдь ничьей грамотки не распечатывать и не смотреть».
Конкретнее это подтверждалось Высочайшим повелением Екатерины Великой от 1782 г.: «Дабы должное к почтам доверие не токмо сохраняемо, но и далее распространяемо было и вследствие того, чтобы никакая власть или начальство или кто бы то ни был, не дерзали открывать писем на почтах, пересылаемых внутри империи или же их удерживать».
Своеобразным стремлением отмежеваться от произвола времен правления Павла I стало Высочайшее повеление Александра I от 12 апреля 1801 г., коим подтверждалось, «чтобы корреспонденция, производившаяся между частными лицами, была неприкосновенна и вообще изъята от всякого осмотра и открытия».
3 июля 1827 г. Николай I еще раз подтвердил правило о неприкосновенности корреспонденции, указав, чтобы «казенные места и лица, управляющие разными частями, отнюдь не делали требований об удержании чьей-либо корреспонденции или неприятии таковой от находящихся под присмотром или арестом». В случаях же особой важности надлежало испрашивать на изъятие писем, посылок и денежных переводов Высочайшее повеление.
В начале царствования Александра II незамедлительно была подтверждена верность тому же принципу. Доклад главноначальствующего над почтовым департаментом Ф.И. Прянишникова «Об охране неприкосновенности письменных сношений» от 30 июня 1859 г. венчает резолюция Александра II: «…руководствоваться и впредь правилами о неприкосновенности частной корреспонденции». Соответственно, одобрение получила и декларированная в докладе практика не только отказа «в выдаче с почты частных писем в посторонние руки, но и доставление каких-либо относительно этой корреспонденции сведений», т. е. тайна переписки дополнялась обязательством сохранения и тайны почтовых связей. Исключения, как и раньше, допускались «только для корреспонденции банкротов, (…) и для корреспонденции политических преступников». И опять верховная власть резервировала за собой право «законного» вторжения в частную переписку: «Обнаружение же письменных сношений других лиц дозволялось единственно в случаях особенной важности и не иначе как с Высочайшего разрешения».
