Естественно, что значительная часть умных корреспондентов знала о перлюстрации своих писем. Хорошо известно, в какое бешенство пришел Пушкин в мае 1834 г., узнав о перлюстрации своих писем к жене. Он писал Жуковскому: «Однако какая глубокая безнравственность в привычках нашего правительства! Полиция распечатывает письма мужа к жене и приносит их царю».
Перлюстрация писем в России подвергалась осмеянию и внутри империи, и за границей. Так, в изданной в Париже в 1854 г. книге Лакруа «Les Mystиres de la Russie» говорилось: «Почтовая тайна есть чистейшая фикция. Никакая печать не священна для русской полиции. И это признается [полициею] громко, гласно, как самая простая вещь. Частные люди, даже знать, иногда прямо боятся получать письма, иначе как по почте, именно оттого, что почта, по крайней мере, прочитывает и цензурует письма, а если получишь через посыльного, то там вдруг окажется что-нибудь неблагонадежное! Даже слуги великой княгини Елены Павловны убоялись как-то принять письмо, посланное ей англичанином Рексом не по почте, а через лакея».
Ну а в «Правде о России» князь Петр Долгоруков утверждал, что «в России одни дураки пишут истину по почте».
Ивана Грозного можно бояться, а «голубой воришка» Саша Альхен достоин лишь презрения и осмеяния.
Глава 19
Литература под колпаком жандармов
Пушкин с 1820 г. и до конца жизни находился под надзором полиции. И даже после смерти поэта разбираться в его бумагах «в помощь» Жуковскому царь послал жандармского генерал-майора Дубельта. Даже гроб с телом Пушкина из Петербурга в Святогорский монастырь был отправлен в сопровождении жандарма. В силу российской бюрократичности официально надзор за А.С. Пушкиным был прекращен в 1875 г.! Верно, это не опечатка.
Ну а реально охранка дольше всех следила за Львом Николаевичем Толстым.
24 ноября 1861 г. из Москвы в имение Толстого Ясную Поляну выехал студент Московского университета Алексей Соколов, состоящий под надзором полиции «ввиду прикосновенности к изданию и распространению запрещенных сочинений» (дело о прокламациях в «Великорусе», изданных Обручевым). Начальник 2-го округа корпуса жандармов Перьфильев предписал находившемуся в Тульской губернии штаб-офицеру Муратову установить за Соколовым «негласное наблюдение». С этого и началась 39-я часть дела «о революционном духе народа в России и о распространении по сему случаю возмутительных воззваний», посвященная специально Л.Н. Толстому.
Первые «агентурные» сведения о Толстом гласили, что в Ясной Поляне учреждены школы, в которых занимаются несколько студентов, «кои подвергались каким-либо случаям», и что сам граф, «человек умный и весьма замечательный в своих либеральных направлениях, очень усердно занимается распространением грамотности между крестьянами». Кроме того, в донесениях говорилось, что «у Толстого на собрании всех преподавателей была сказана речь, в которой много заимствовано из Великоруса», что «в Ясной Поляне поселился некто Елагин» и что там был литератор Якушкин, который, проезжая через Тульскую губернию, распространял воззвания.
На основании этих донесений управляющий Третьим отделением генерал Потапов, сделал ряд строжайших предписаний о секретном расследовании, которое не дало результатов. Речь «возмутительного содержания» так и не обнаружили, да и вообще выяснилось, что о ней даже «нет никаких слухов». Елагин через Тульскую губернию хотя и проезжал, но в Крапивенский уезд не заглядывал. Якушкин, оказалось, в Ясной Поляне был, но всего два дня, а относительно распространения им воззваний, по выражению полковника Муратова, «ничего особенного не слышно».
Московские жандармы решили прояснить ситуацию в Ясной Поляне с помощью секретного сотрудника – временно обязанного князя Долгорукого дворового человека Михайло Шипова, который «объявил желание следить за действиями графа Льва Николаевича Толстого и узнать отношение его к студентам университета, жившим у него под разными предлогами».
Рекомендованный Третьему отделению самим московским генерал-губернатором Тучковым, Шипов явился в январе 1862 г., имея «конфиденциальное письмо» от генерала Потапова к жандармскому штаб-офицеру по Московской губернии, полковнику Воейкову, которому заявил, что «имеет намерение сблизиться с лицами, занимающимися тайными литографиями и печатанием разных запрещенных сочинений» и в этих видах думает «объясниться с знакомым ему литографщиком и предложить нанять ему отдельную комнату, в которую поставит станок для означенной цели…».
Полковнику Воейкову «прожект» пришелся по душе, но для осуществления его Шипов спросил «для устройства сего… денег от 30 до 50 р». Полковник, не считая себя в праве «делать такие расходы», предложил агенту «сначала хорошенько удостовериться в справедливости начинаемого им дела», после чего обещал дать «на необходимые расходы».
Шипов, вполне уверенный «в справедливости» своих замыслов, не захотел ждать и предложил свои услуги местной полиции. Московский обер-полицмейстер граф Крейц направил его в распоряжение пристава городской части Шляхтина, занимавшегося розысками. К тому времени Шляхтин уже установил, что «граф Толстой, проживая в Москве, имел постоянные сношения со студентами, и у него весьма часто бывал студент Осфальд, который был впоследствии замешан в деле распространения “Великорусов”». Шляхтин, зная, что «граф Толстой сам много пишет», и полагая, что «может быть, он был редактором этого сочинения», приказал Шипову следить за Толстым даже и в том случае, если он будет проживать в Ясной Поляне, хотя последняя и находилась вне ведения столичной полиции.
Шипов под фамилией Зимин 17 февраля 1862 г. прибыл в Тулу, но вместо сбора информации ударился в загул. Пропив все деньги, Шипов 22 мая отправился в Москву, где оправдывался тем, что и Лев Николаевич 12 мая уехал в Москву. Но Толстой не остался в столице, а уехал в Тверь, а оттуда пароходом в Самару в степи – лечиться кумысом.
Шипова же в Москве арестовали. Чтобы отвертеться от обвинений в растрате казенных денег и срыве задания, агент начал фантазировать. Шипов заявил чиновнику особых поручений при генерал-губернаторе подполковнику Шеншину, что проживал в Туле три месяца и часто бывал в Ясной Поляне, где узнал, что «при графе находится более 20 студентов разных университетов и без всяких видов… На четвертой неделе прошедшего Великого поста привезены были к нему в имение из Москвы камни для литографии, шрифты, краска для печатания каких-то запрещённых книг, но, не знаю вследствие каких причин, печатание не состоялось, и все к оному принадлежности отправлены в другое имение, принадлежащее ему в Курской губернии, но потом предположено, чтобы раньше августа месяца работы не начинать… В числе показанных мною учителях находится ещё курьер, должность его состоит в частных поездках по трактам к Харькову и к Москве, также у его сиятельства часто бывают продавцы разного товара из Стародубенских слобод, которые у него иногда ночуют и живут по 1 и по 2 дня. Кроме ж всех сказанных, приёму бывает очень лично даже ближним соседям и знакомым. Также мне известно, что в августе месяце настоящего года предполагается у его сиятельства печатание какого-то манифеста по случаю тысячелетия России, и оный манифест был у них на просмот-рении и отправлен для чего-то за границу, но куда – мне неизвестно… К тому ж в доме его сиятельства из кабинета в канцелярии устроены потайные двери и лестницы, и вообще дом в ночное время всегда оберегается большим караулом… К этому имею присовокупить, что мной от господина подполковника Дмитрия Семеновича Шеншина с 1 февраля по настоящее время получено в разное время на расходы триста пятнадцать руб. серебром, о ста руб. из оных представлен отчет в феврале месяце. А в остальных тоже обязуюсь дать полный добросовестный отчет, если же вашему благородию угодно будет отложить до августа месяца вышеупомянутое дело, то обязуюсь содействовать к его наискорейшему открытию»
[109].
