Для того, чтобы знать, кого упрекать во всем случившемся со мной, я решаюсь обратиться прямо к Вашему Величеству. Я прошу только о том, чтобы с имени Вашего Величества была снята возможность укоризны в несправедливости и чтобы были ежели не наказаны, то обличены виновные в злоупотреблении этого имени.
Вашего Величества верноподданный граф Лев Толстой.
22 августа 1862 года, Москва».
Я умышленно процитировал письмо полностью. Это письмо аристократа, несправедливо обиженного монархом. Но в России была не феодальная монархия западного типа, а нечто вроде Оттоманской империи или, как ее позже называл сам Толстой, «Кокандского ханства».
И это не я придумал. Тот же Павел I четко сформулировал государственное устройство Российской империи: «В России дворянин тот, с кем я говорю, и до тех пор, пока я делаю ему эту честь».
В России до 1917 г. царь мог позволить себе обращаться с аристократами так, как король в Англии или Франции не рисковал вести себя с лавочником.
Случай с Львом Толстым – не исключение.
Столыпина убили на глазах Николая II, но он не только не пожелал проститься на похоронах со своим премьером, а в самый день похорон плясал на балу в Симферополе. Императрица Александра Федоровна изволила поворачиваться спиной, когда к ней обращался следующий премьер В.Н. Коковцов. Александр III мог взять за шиворот министра, пригрозившего отставкой.
С министрами-холопами в расшитых золотом кафтанах оба Александра и Николай ничем не рисковали. А вот многие аристократы не терпели хамства, и безобидные светские болтуны становились врагами престола. Вспомним, что Петр Кропоткин и Петр Долгоруков были князьями Рюриковичами, не чета беспородным Романовым, которых тот же Долгоруков именовал Гольштейн-монгольской династией.
По поводу письма Толстого III Отделение представило всеподданнейший доклад, в котором имело глупость выставить причиной нанесенного Толстому «оскорбления» проживание у него студентов, занимавшихся преподаванием в школах «без ведома местного начальства». Дело кончилось тем, что в сентябре 1862 г. Толстому передали через тульского губернатора, что обыск в Ясной Поляне был вызван «разными неблагоприятными сведениями» и что «Его Величеству благоугодно, чтобы принятая мера не имела собственно для графа Толстого никаких последствий».
Толстой и так был склонен к критике правительства, но действия Департамента полиции окончательно рассорили его с самодержавием.
В 1896 г. Толстой в связи с арестом в Туле его последовательницы женщины-врача написал министру юстиции Н.В. Муравьеву письмо, где говорилось о «неразумности, бесполезности, жестокости мер, принимаемых правительством против лиц, которые распространяют его запрещённые сочинения», и просил «все меры наказания, устрашения или пресечения зла направить против того, кто считается виновником его». «Я заявляю вперед, – писал Толстой далее, – что буду не переставая, до самой смерти делать то, что правительство считает злом, а что я считаю священной перед Богом обязанностью».
В 1909 г. Толстой писал А.М. Бодянскому: «Ничто бы так вполне не удовлетворило меня и не дало бы мне такой радости, как именно то, чтобы меня посадили в тюрьму – вонючую, холодную, голодную».
Однако и Александр III, и Николай II не желали портить отношений с Европой, в первую очередь с Францией, и не рисковали трогать Льва Николаевича. Зато сотни тысяч рублей за полвека были истрачены на слежку за писателем.
Об операциях охранки против Льва Николаевича можно написать многотомное исследование. Я же ограничусь несколькими примерами.
18 сентября 1901 г. начальник Московского охранного отделения С.В. Зубатов отправил донесение начальнику Особого отдела Департамента полиции Л.А. Ратаеву:
«Вследствие письма от 17-го сентября за № 3057, имею честь уведомить Ваше Высокородие, что относительно встречи, устроенной Льву Толстому в г. Харькове, филеры сообщают следующее:
6 сентября Максим Мовшев Ливанский (кличка по Екатеринославску “Горбач”) в 6 час. вечера вышел из дому с неизвестной дамой (вероятно, с квартирной хозяйкой), с коей отправился на вокзал, где в это время собралось человек 50–60: студентов университетов, ветеринаров, технологов и часть штатских, которые ожидали поезда из Курска, пришедшего в 6 час. 50 мин. веч[ера]. В этом поезде находился граф Лев Толстой, ехавший в Крым, которого публика приветствовала криками: “Ура… да здравствует Лев Николаевич”, махая в это время фуражками и бросая их верх, при чем Толстой раскланивался из вагона с публикой; эта сцена продолжалась до самого отхода поезда, после чего толпа разошлась в разные стороны. Некоторые студенты входили в вагон, занимаемый Толстым и по выходе объясняли что-то публике. Перед приходом поезда собравшаяся публика делала какую-то подписку между собою на листе бумаги, передавая таковой один другому для росписи.
В манифестировавшей публике, из числа лиц, известных наблюдению, находились: Владимир Иванович Черныхов (кличка “Искрометный”), прапорщик запаса Даниил Григорьев Струшенко (“Пэснэ”) и студент, кличка “Петровский”. Полиции в это время на вокзале не было, а жандармы, видимо, ничего не предпринимали»
[111].
В сентябре 1882 г. до Департамента полиции дошли сведения, что Лев Николаевич собирается из Ясной Поляны переехать в Москву. И вот из Петербурга в Москву летит циркуляр Департамента полиции за № 1202, предписывающий в случае приезда графа Толстого в Москву установить за ним наблюдение, «чтобы он не распространял здесь своего учения».
На основании этого циркуляра «пристав 1-го участка Хамовнической части Москвы Давыдов уже 4 октября 1882 года сообщал в Охранку, что Толстой приобрел “во вверенном ему участке собственный дом, куда и прибыл на жительство”. К рапорту пристав прилагал первую поднадзорную ведомость.
В апреле 1886 года Департаментом полиции “из совершенно негласных источников” были получены сведения, что в доме графа Толстого, проживающего в Москве, якобы имеется типография, где он печатает свои запрещенные сочинения. Действительно в этот период Россия была наводнена запрещенными гектографическими произведениями Льва Толстого. Директор Департамента полиции П. Дурново незамедлительно направил московскому обер-полицмейстеру А. Козлову секретное предписание, в котором требовал проверить “самым секретным образом, в какой мере изложенное известие заслуживает вероятия”. Генерал Козлов сообщил ему, что заявления о тайной типографии в доме графа Толстого поступали несколько раз, “но путем негласного наблюдения и секретных разведок известия эти не подтвердились”»
[112].
И вот Департамент полиции летом 1886 г. отправляет в Ясную Поляну очередного шпиона, Федора Павловича Симона, недоучившегося студента Петербургского лесного института.
