Естественно, что как и всякое обобщение (и к тому же сделанное на достаточно зыбком фундаменте — свои умозаключения Робертс вывел, опираясь на результаты, полученные после изучения политических, экономических и иных процессов, происходивших в Швеции в XVI–XVII вв.), концепция военной революции имела определенные уязвимые места и подверглась серьезной критике со стороны «эволюционистов». Последние полагали, что, поскольку речь идет не об одномоментном акте, а целой цепочке событий, растянутых во времени на пару столетий, то имеет смысл говорить не о «революции», но об «эволюции». Однако, вне зависимости от того, кто прав в этом длящемся уже не одно десятилетие споре (а истина, на наш взгляд, лежит где-то посредине — в каком-то смысле правы и те и другие), для нас важнее другое. При пристальном рассмотрении особенностей развития военного дела в эпоху позднего Средневековья — раннего Нового времени оказывается, что пресловутый «крот истории» (военной истории, конечно) проделал колоссальную работу, обеспечив в конечном итоге переход военного дела Евразии на качественно иной уровень развития — от войн «первой волны» к войнам «второй волны», войнам индустриальной эпохи
[102]. Кстати, стоит отметить и неожиданное следствие военной («пороховой») революции, имевшее самое непосредственное отношение к России, — в ходе этого процесса произошла и перемена лидера в военной гонке. Приведем мнение видного отечественного оружиеведа и специалиста по военному делу кочевников Средневековья Ю.С. Худякова, который отмечал, что распространение с XIV в. огнестрельного оружия (сначала артиллерии, а затем и ручного) ознаменовало начало новой эры в военном деле. «Его освоение изменило все стороны военной деятельности, — продолжал он, — включая производство военной техники, формы военной организации, приемы ведения боя и способы войны. Но кочевое общество, основанное на экстенсивной скотоводческой экономике и натуральном хозяйстве, оказалось не способным к освоению новых форм производственной деятельности с разделением и кооперацией труда и безнадежно отстало в военно-технической области, утратив и военное преимущество своего культурно-хозяйственного типа»
[103]. Наличие огнестрельного оружия и освоение его производства своими силами на основе своих ресурсов дало оседлым, городским цивилизациям, пусть и не сразу, но серьезное (и чем дальше, тем больше) преимущество над своими кочевыми соседями. Конные кочевые ополчения оказались бессильны перед вооруженными новым оружием и использующими новую тактику армиями раннемодерных государств.
Во-вторых же, кардинальные перемены в военном деле (вне зависимости, вызвала ли их «военная революция» или же «военная эволюция») содействовали переменам (и сами испытывали воздействие с той стороны) в политическом, экономическом, социальном и культурном (в широком смысле) устройстве государств позднего Средневековья — раннего Нового времени. Собственно говоря, совершенствование и широкое распространение огнестрельного оружия и вызванных этим перемен в военном деле совпало по времени (и проходило параллельно) с процессами становления и последующего развития раннемодерных государств Европы (и отчасти Азии). Эти государства в отечественной исторической традиции принято называть (не совсем верно, на наш взгляд) «централизованными», хотя эта «централизация» и носила порой весьма относительный и экстравагантный характер. Но вот что любопытно — так или иначе, но «централизация» эта в первую очередь коснулась военной сферы. Европейские (и не только) монархи, соперничая друг с другом за влияние в Европе и прилегающих к ней регионах, волей-неволей должны были внимательно следить за новинками в военном деле и перенимать их, если хотели не просто сохранить, но и улучшить свой статус, свое положение в неписаной иерархии». Почему? А потому, что, как писал британский историк Р. Маккенни, «насилие и войны — это константы европейской истории, однако в XVI в., подогреваемые самой экспансией, они обрели новый и невероятный масштаб… Никогда прежде армии и пушки не использовались с такой жестокостью и размахом (выделено нами. — В.П.)… Экспансия экономическая, интеллектуальная и духовная, равно как и собственно географическая, — и конфликт — социальный, религиозный и международный — проходят красной нитью через все столетие, объединяя в единое целое перемены, связанные с Возрождением, Реформацией, Контрреформацией и географическими открытиями…»
[104].
Отказаться от участия в этой гонке было нельзя — в противном случае можно было легко оказаться в положении объекта, за счет которого агрессивно настроенные соседи будут решать свои проблемы (печальная судьба Ливонской «конфедерации» во 2-й половине XVI в. это наглядно демонстрирует). Однако новая война стоила дорого, очень дорого, и требовала все больше и больше и денег, и ресурсов — причем ресурсов самых разнообразных, не только провианта и фуража, пороха, тканей и металлов, но и ресурсов административных. Без профессионального, грамотного и мотивированного бюрократического аппарата, способного изыскать и доставить в нужное время и нужное место необходимые силы и средства, не стоило и рассчитывать на победу. Эта необходимость в конечном итоге порождает т. н. «военно-фискальное» государство Нового времени.
Сосредоточившись в первую очередь на решении проблем, связанных с наращиванием и поддержанием в нужной форме военной «мускулатуры», раннемодерные государства уже в конце XV–XVI вв. добились на пути трансформации в военно-фискальные деле немалых, в сравнении с достижениями их средневековых предшественников, успехов. Усовершенствованный бюрократический аппарат и фискальная система предоставили в распоряжение раннемодерным монархам необходимые финансовые, людские и материальные ресурсы для того, чтобы, во-первых, нарастить численность своих армий, а во-вторых, постепенно, шаг за шагом, де-факто превратить их в квазипостоянные (а в не очень далекой перспективе — ив постоянные).
Наращивание численности армий шло в первую очередь за счет пехоты — набрать, обучить и содержать армии, в которых пехота доминировала, было проще, легче и дешевле, нежели конные. К тому же продолжающееся совершенствование огнестрельного оружия, в т. ч. и ручного, позволяло получить в короткие сроки большие массы стрелков. Между прочим, бургундец Ф. де Коммин отмечал в конце XV в., что «в бою лучники являются решающей силой, когда их очень много, когда же их мало, они ничего не стоят (выделено нами. — В.П.)…»
[105]. Масса решала исход дела, а подготовить много, очень много толковых стрелков из ручного огнестрельного оружия было не в пример проще, чем неплохих лучников: «Хороший лучник для того, чтобы иметь необходимые меткость и скорострельность, должен был тренироваться всю жизнь, тогда как мушкетера можно было подготовить за неделю»
[106]. Да и при отлаженной технологии производства и наличии необходимых материалов и специалистов изготовить большое количество ручного огнестрельного оружия можно было и быстрее, и дешевле, нежели массово производить хорошие, качественные луки. К тому же и эффективность ручного огнестрельного оружия была выше, чем у лука. Все это обусловило постепенное вытеснение сперва лука, а затем и арбалета ручным огнестрельным оружием, в особенности когда первые примитивные ручницы были заменены на усовершенствованные в сравнении с ними аркебузы, а затем и на более тяжелые, нежели аркебузы, мушкеты.
