Подводя общий итог, отметим, что с течением времени структура стрелецкого жалования существенно переменилась, хотя сама процедура его получения, описанная в грамотах, — нет. Во избежание всяческих злоупотреблений раздача денежного и хлебного жалования неизменно фиксировалась в специальных книгах и происходила в присутствии стрелецких начальных людей (стрелецкие головы несли персональную ответственность за своевременную и полную выдачу жалования и недопущение всякого «воровства» при его раздаче). Что же касается царской «алафы», то, судя по всему, очень быстро власти отказались от только лишь выплат денежного содержания, дополнив его выдачей еще и хлеба. При этом ставки жалования различались, во-первых, в зависимости от места служилого человека в стрелецкой служилой иерархии, а во-вторых, от места, которое занимало стрелецкое подразделение в структуре стрелецкого войска. Московские стрельцы получали больше жалования и могли рассчитывать на его более или менее регулярную выплату, тогда как городовые стрельцы находились в худшем положении по сравнению с элитой стрелецкого войска. Судя по всему, ставки жалования постепенно менялись, хотя вряд ли радикально (хорошо, что хоть хлебные цены во 2-й половине XVI в. росли не так быстро, как перед учреждением стрелецкого войска). Однако, похоже, определенные
проблемы с регулярностью выплаты жалования и его адекватностью уровню цен все же были, иначе чем можно объяснить разрешение городовым (а затем, надо полагать, и московским) стрельцам заниматься торговлей и ремеслами. Как бы то ни было, но при соблюдении обещанной регулярности выплат (раз или два раза в год), надо полагать, стрельцы получали в среднем существенно больше, нежели прожиточный минимум в 24 пуда зерна на взрослого мужчину в год. Как результат, власти могли рассчитывать на лояльность и высокую боеспособность стрелецкого войска (о чем и пойдет речь дальше).
Однако, если вести речь о государевом жаловании, нельзя не сказать и о ином «жалованье» — наградах за верную службу, осадное и полонное терпение и пр. В Москве хорошо понимали всю значимость морального фактора в деле повышения боеспособности ратников и их готовности идти на «кровавый пир», почему верная служба не оставалась без наград. Прежде всего стоит отметить такую характерную форму пожалования, как занесение павших на поле брани в «животные книги», т. е. поминальные синодики. Еще в 1541 г., обращаясь к ратникам, собравшимся на «берегу» в ожидании нашествия крымского «царя» Сахиб-Гирея I, юный Иван Васильевич говорил: «А перелезет царь за реку, и вы бы за святые церкви и за крестианьство крепко пострадали, с царем дело делали, сколко вам Бог поможет, а яз не токмо вас рад жаловати, но и детей ваших; а которого вас Бог возмет, и аз того велю в книги животныя написати (выделено нами. — В.П.), а жены и дети жаловати…»
[412]. И слово государево не расходилось с делом — в синодике по погибшим при 3-й Казани упоминаются «стрелцы Ивана Черемисинова под Казанию потонули и побиты: Никифора, Павла, Ариста, Артемиа, Владимера, Тарасиа, Ивана, Ивана, Евдокима, Климента, Афонасия, Ивана, Григория, Семиона, Григория»
[413].
Внесением в «животные книги» государево жалованье не ограничивалось. Дж. Флетчер писал в своих записках о России, что тому, кто отличится храбростью перед другими или покажет какую-либо особенную услугу, царь посылает золотой с изображением св. Георгия на коне, который носят на рукаве или шапке, и это почитается самой большой почестью, какую только можно получить»
[414]. Вот и по случаю «казанского взятья», писал русский книжник, «жяловал государь бояр своих и воевод и дворян и всех детей боярских и всех воинов по достоянию (выделено нами. — В.П.), шюбами многоцветными своих плеч, бархаты з золотом, на соболях, и купки, иным же шубы и ковши, иным шюбы и кони и доспехи иным ис казны денги и платие». О щедрости, с которой царь одарил своих воинников, свидетельствует летопись, согласно которой «роздал государь казны своей, по смете казначеев за все денгами, и платья и судов, доспеху и коней и денег, оприч вотчин и поместей и кормленей, 48 000 рублев»
[415]. Рядовые стрельцы могли рассчитывать на получение в качестве награды «московки», десятники и пятидесятники — «новгородки». Стрелецкие же сотники и головы, по «достоанию» своему, могли рассчитывать на «денгу золотоую», а то и на нечто более существенное — и не только на платье, шубу, коня или доспех, но и на прибавку к своему земельному жалованию. Как говорится, за Богом молитва, а за царем служба не пропадет!
Стрелецкое «платье»
Говоря о стрелецкой «повседневности», никак нельзя обойти стороной вопрос о стрелецком носильном «платье», «цветном» и обыденном, повседневном. В московском ратном обычае «цветности» служилых людей вообще придавалось большое значение. Сложно сказать, читали ли на Руси советы византийского стратега Кекавмена, который писал, что «если у стратиота конь, одежда и оружие хороши, а вдобавок стратиот храбр, то он окажется равным двум. Если он робок, то знай, что приободрится и средним будет в деле. А если он неряха, имеет седло большое, стремена неудобные, коня плохого, то знай, что, если он и храбр, то помышляет заранее о собственном спасении посредством бегства…»
[416]. Но то, что московские великие князья и их воеводы мыслили теми же категориями, что и византийский стратег, не вызывает сомнений. И вот Василий III в 1514 г. требовал от детей боярских, своих и рязанских, чтобы те, выезжая на встречу турецкого посла, «имали с собою платье лутчее, чтобы там сьехався, видети было их цветно»
[417]. Точно так же и Борис Годунов в 1598 г. предписывал, готовясь к встрече крымских послов, чтобы были все «воеводы, и дворяня, и дети боярские нарядные и цветные, и лошади бы у них были лутчие… чтоб их крымские посланники видели»
[418]. Да и на поле боя, если верить кардиналу Коммендоне, который писал в 1564 г. из Варшавы своему итальянскому адресату со слов очевидцев, русские имели обычай «перед вступлением в битву надевать сверх оружия драгоценные разноцветные одеяния, так что русское войско имеет вид прекрасного цветущего луга»
[419].
