То, что в начале своей истории стрельцы (московские совершенно точно) были вооружены пищалями с ударно-фитильным замком, не подлежит сомнению, Некий англичанин, прибывший в Россию в 1557 г. вместе с Энтони Дженкинсоном, агентом Московской компании и посланцем королевы Марии, присутствовал на проведенном 12 декабря 1557 г. смотре московских стрельцов и пушкарей. Делясь со своими читателями впечатлениями от этого смотра, он, помимо всего прочего, отметил 5000 стрелков-аркебузиров, которые в правильном порядке прошествовали к месту показательных стрельб. При этом они, согласно описанию, в правой руке держали свое ружье, а в левой — фитиль (в оригинале фраза звучит следующим образом: «5000 arquebusiers, which went by five and five in a rank in very good order, every of them carrying his gun upon his left shoulder and his match in his right hand»)
[473].
Проходит полсотни лет, и Станислав Немоевский сообщал, что московские стрельцы получают от казны только ствол своей «рушницы» с замком, подобным тому, какой используется на «шкоцких рушницах» (буквально «jakie bywają u szockich rusznic»)
[474]. Вне всякого сомнения, речь идет об ударно-кремневом «шкоцком» замке. Следовательно, можно с уверенностью утверждать, что в начале XVII в. московские стрельцы (до городовых стрельцов, возможно, это новое оружие если и дошло, то не во все гарнизоны — можно предположить, что стрелецкие гарнизоны в новопостроенных городах на крымской «украине» получили такие пищали, а вот другие — нет) были перевооружены на пищали с кремнево-ударными замками
[475]. Кстати, пассаж Немоевского о том, что стрельцы получают от государя лишь ствол с замком, а ложу к нему они должны изготовить самостоятельно или заказать на стороне, находит неожиданное подтверждение в приходно-расходных книгах Кирилло-Белозерского монастыря. В марте 1615 г. некий стрелец Еремка делал по заказу монастырских старцев «10 лож к самопалам», за что получил от монастыря 25 алтын
[476].
Технические характеристики и внешний вид стрелецких пищалей/ручниц можно попробовать реконструировать, исходя из свидетельств современников (прежде всего иностранных наблюдателей), археологических находок и, само собой, обращаясь к музейным коллекциям Западной Европы, где сохранилось немало образцов ручного огнестрельного оружия, датируемого XVI — началом XVII в. Одно из самых известных описаний стрелецкой пищали оставил английский дипломат Дж. Флетчер, которого мы уже упоминали прежде. По его словам, «ложа их (московских стрельцов, которых Флетчер мог воочию видеть во время своего пребывания в Москве в конце 80-х гг. XVI в. в царствование царя Федора Иоанновича) ружья сделана не так, как у каливера (переходный вариант от легкой аркебузы к более тяжелому и мощному мушкету. — В.П.), но [эта] ложа прямая и ровная (в чем-то схожая с охотничьим ружьем), ствол [ружья] массивный и грубый, очень тяжелый, но стреляющий при этом небольшой пулей» (в оригинале фраза звучит следующим образом: «The stocke of his piece is not made caliever wife, but with a plaine and straite stocke (somewhat like a fowling piece) the barrel is rudely and unartificially made, very heavie, yet shooteth but very small bullett»)
[477]. Кстати, о ружейных ложах. Немецкий торговец и авантюрист Георг Паерле, уроженец Аугсбурга, приехавший в Москву, как и Немоевский, накануне бракосочетания Лжедмитрия I и Марины Мнишек, описывая торжественный въезд царской невесты в русскую столицу, упоминал 1000 московских стрельцов, имевших «длинные ружья с красными ложами»
[478].
«Неискусность» и «грубость» ствола стрелецкой пищали, очевидно, связаны были с особенностями технологии его массового изготовления русскими кузнецами (о чем мы вкратце уже писали выше). Впрочем, эта «грубость» имела и оборотную положительную сторону — стволы выходили достаточно надежными и служили своим владельцам много лет, неоднократно переделываясь и модернизируясь в соответствии с оружейной «модой» и вкусами хозяина. Любопытное описание испытаний ружейных стволов на прочность оставил архидиакон Павел Алеппский, посетивший Москву при Алексее Михайловиче. «Каждый вечер в это лето мы ходили смотреть на ружейных мастеров, — писал в своих путевых записках архидиакон, — которые, собрав все ружья, ими изготовленные, размещали их рядами друг подле друга по склону кремлевского холма, обращенному к реке, наполняли их порохом, клали затравку на все лежащие рядом и зажигали ее длинным железным прутом, накаленным в огне. Те ружья, которые были прочны, оставались в целости, а непрочные тотчас разлетались в куски от большого количества пороха»
[479].
Приклад, очевидно, относился к «немецкому» типу, наиболее раннему и отличавшемуся от более поздних образцов отсутствием ярко выраженной кривизны (любопытно, но именно такого рода ложи и приклады пищалей, из которых стреляют русские воины, присутствуют на миниатюрах Лицевого летописного свода, датируемого концом 60-х–70-ми гг. XVI в.). Малый же калибр и вес пищальной пули, что особо отметил Флетчер, подтверждается в первую очередь данными анализа свинцовых пуль, найденных в ходе археологических раскопок. Пищали 2-й половины XVI — начала XVII в. действительно стреляли небольшими свинцовыми пулями. На это указывают, к примеру, находки, сделанные в ходе раскопок на месте казачьих слобод в округе крепости Епифань и на территории бывшего Тушинского лагеря Лжедмитрия II и его сторонников. Епифанские казаки вооружены были пищалями калибром преимущественно от 10 до 14–15 мм при весе пули от 7 до почти 20 г. О малокалиберности (относительной, конечно) и «легковесности» пуль основной массы ружей, использовавшихся русской (и не только) пехотой начала XVII в., говорит и анализ находок, сделанных на территории Тушинского лагеря. Большую часть найденных здесь свинцовых пуль составляют пули диаметром от 10 до 14 мм при весе до 14 г.
[480]
