В целом же, проанализировав более полутора сотен находок боеприпасов к русскому ручному огнестрельному оружию, отечественный исследователь О.В. Двуреченский пришел к выводу, что основную массу их составляют пули диаметром от 10 до 14 мм при собственном весе от 8–9 до почти 16 г. Такие боеприпасы составляют до 78 % всех находок. Более крупные пули диаметром от 15 до 27 мм при собственном весе до почти 20 г. (и такие массивные пули явно относились к тем, что применялись при стрельбе из больших затинных пищалей-гаковниц и, возможно, первых мушкетов) составляют всего лишь 7 % находок. Прочие же находки могут быть охарактеризованы или как дробь, или как боеприпасы к малокалиберному (охотничьему?) оружию («звериным пищалям», которые отмечаются в источниках со 2-й половины XVI в.?)
[481]. В принципе можно согласиться с мнением исследователя, который отмечал, что преобладание легких пуль над тяжелыми было связано с тем, что поражающего эффекта свинцовой пули, выпущенной из «стандартной» пищали/ручницы, вполне было достаточно для поражения легкобронированного всадника или незащищенного пехотинца, которые составляли основную массу ратных людей в войсках главных противников Русского государства в XVI — начале XVII в., а именно татарских юртов и Великого княжества Литовского
[482]. Соответственно, не было и необходимости в массовом перевооружении стрельцов и казаков на более тяжелые и стрелявшие тяжелой пулей мушкеты.
Эти выкладки подтверждаются результатами, полученными другими археологами. Так, Н.А. Кренке и В.С. Курмановский, анализируя материал раскопок Романова двора в Москве, отмечали, что найденные образцы свинцовых пуль конца XVI–1-й половины XVII в. в массе своей укладываются в диапазон от 9 до 15 мм в диаметре
[483]. Более крупные и мелкие образцы встречаются реже. Этой информации как будто противоречат сведения, сообщаемые, к примеру, польским хронистом М. Бельским. Согласно его информации, во взятом войсками Стефана Батория в августе 1579 г. Полоцке в качестве трофеев было захвачено, помимо всего остального оружия и амуниции, 300 гаковниц и почти 600 «долгих ручниц» («hakownic 300, rusznic dlugich blisko sześci set»), притом что гарнизон города накануне осады насчитывал порядка 1–1,5 тыс. стрельцов и казаков
[484]. Годом позже в крепости Усвят королевскими войсками были взяты в качестве трофеев полсотни гаковниц и 143 пищали («hakownic 50, rusznic hospodarskich 143») на 345 стрельцов
[485]. Соотношение гаковниц и ручниц и в том и в другом случае весьма далеко от статистики, приведенной О.В. Двуреченским, хотя, на наш взгляд, этому есть объяснение. Оба нетипичных на первый взгляд случая касаются обороны крепостей, и логично было бы предположить, что в крепостях процент гаковниц был существенно выше, нежели в полевых условиях, особенно если принять во внимание то обстоятельство, что, как уже было отмечено прежде, стрельцы и казаки обычно перемещались в конном строю. Перевозить же на коне тяжелую и громоздкую ручницу, тем более со станком-козлами, весьма затруднительно. И другой момент — существенное превышение числа стрельцов и казаков над количеством трофейных ружей. Здесь можно предположить, что, с одной стороны, часть оружия при капитуляции и во время обороны была испорчена и уничтожена, а с другой стороны — расчет гаковницы на станке-козлах («собаке») вполне мог составлять пару человек.
Другой, не менее любопытный вывод, сделанный О.В. Двуреченским на основе анализа характера износа свинцовых пуль при их движении по каналу ствола пищали, гласит, что в конце XV–XVII в. не менее 84 % пищалей представляли собой обычные гладкоствольные ружья с круглым в сечении каналом ствола. Еще 4 % для XVI в. составляли пищали с полигональным, 6- или 8-гранным каналом ствола, и еще порядка 2–3 % относились к ружьям с нарезным стволом
[486]. Остается под вопросом возможность использования стрельцами нарезных «винтованных» пищалей и самопалов. Если при обучении стрельцов упор делался на выработку искусства вести залповый (как вариант — поддерживать непрерывный) огонь, когда стрелецкий приказ работал подобно многоствольной картечнице, то при таком раскладе места для нарезных ружей не остается. Но при обороне крепостей — почему бы и нет, поскольку здесь искусство прицельной стрельбы ценилось больше. Косвенным указанием на это может служить процитированный нами ранее пассаж из «Повести о прихожении Стефана Батория на град Псков», где псковские стрельцы, вооруженные самопалами, выбивают одного за другим королевских пехотинцев-гайдуков. Однако это за отсутствием четких и недвусмысленных доказательств остается не более чем предположением.
Осталось вкратце охарактеризовать амуницию стрельца. Знаменитые берендейки-бандольеры (они же «12 апостолов») русскими стрельцами 2-й половины XVI — начала XVII в. не использовались (во всяком случае, в источниках их применение никак не зафиксировано). Начало их широкого использования связано было, судя по всему, с массовыми закупками ручного огнестрельного оружия и амуниции накануне Смоленской войны 1632–1634 гг. (впрочем, нельзя исключить, что в годы Смуты русские могли познакомиться с берендейками, которые могли применять европейские наемники на службе польского короля или на шведской службе)
[487]. Следовательно, по аналогии со снаряжением европейского аркебузира амуницию стрельца составляли пороховница (о ней упоминал С. Немоевский, когда писал о том, что стрелец должен не только изготовить ложе для своей пищали, но еще и пороховницу
[488]), пороховая натруска (вероятно, во всяком случае, при раскопках на месте Тушинского лагеря была обнаружена деталь от такой натруски), сумка для пуль — лядунка
[489] (и, поскольку до появления патронов было еще очень далеко, то каждый стрелок должен был отливать пули для своего ружья сам, — еще и пулелейка, керамическая, металлическая или каменная, находки которых отнюдь не редкость
[490]), сумка-вязня для хранения фитиля и разного прочего имущества (вероятно), а также инструменты для ухода за пищалью и ее ремонта в полевых условиях (в т. ч. т. н. трещотка для чистки ствола и различные ключи для сборки-разборки ружейных замков
[491]).
