Мы не случайно выделили в цитате из царского наказа именно то место, в котором говорится об оборонительном оружии «зборных людей». Его набор вполне традиционен — рогатина (тяжелое копье с мощным наконечником), топор и сулица (метательное копье, дротик, которое, при необходимости, можно было использовать и в рукопашной схватке) обычное оружие русского пехотинца на протяжении многих веков. И требуя выставить с «земли» ратных людей, власти следовали этой традиции, сохраняя «формуляр» наказной памяти практически неизменным на протяжении многих десятилетий. Для сравнения — в мае 1607 г. от имени царя Василия Шуйского в Пермь была послана грамота с требованием собрать «ратных людей со всяким ратным оружьем, с луки или с пищали, и с топоры, и с рогатинами или с бердыши (пожалуй, это самое раннее упоминание бердыша в актовых материалах Русского государства раннего Нового времени. — В.П.)», а ратные те люди «были собою добры, и молоды, и резвы, и из луков и пищалей стреляти были горазды»
[504]. Равно и новый царь, Михаил Федорович, в апреле 1614 г. отправил в Вятку к тамошнему воеводе князю И.Н. Одоевскому дьяка Сергея Москотинцева с «памятью», а в памяти той сказано было, чтобы воевода со товарищи немедля собрал бы на Вятке 300 ратных людей «с вогненным и с лучным боем, и рогатины б у них с прапоры были; а были б ратные люди молоды и резвы, и из пищалей бы стреляти были горазды, а старых и недорослей в них не было…»
[505]. Такое положение сохраняется и позднее. Так, согласно данным росписи 1638 г., московские посадские люди были вооружены на 58 % пищалями, 25 % имели рогатины и бердыши, 12 % — пищали и сабли, 5 % — пищали и рогатины
[506]. Вспомним и уже процитированный прежде пассаж из «Повести о прихожении Стефана Батория на град Псков», где главным оружием псковских посадских людей являются копья, тогда как у стрельцов — это пищали, а у детей боярских — луки.
Логично было бы предположить, что набор оборонительного оружия у стрельцов (по крайней мере, на первых порах), как у прямых и непосредственных преемников набираемых с «земли» пищальников, должен был быть примерно таким же — т. е, помимо пищали, рядовой стрелец должен был быть вооружен копьем (рогатиной) и «топорком». Но если проанализировать имеющиеся в нашем распоряжении свидетельства, то такой «преемственности», если вести речь о стрелецком оборонительном вооружении, нет. Уже упоминавшийся нами неизвестный англичанин в своем описании (пожалуй, первое описание стрельца иностранным наблюдателем. — В.П.) московских стрельцов-arqutbusiers ничего не сказал ни о копьях, ни о топорах или иных предметах вооружения. Впрочем, имея в правой руке пищаль, а в левой — тлеющий фитиль, управиться еще и копьем или топорком было несколько проблематично.
Не упоминают никакого иного вооружения у стрельцов и некоторые другие иностранные наблюдатели. Так, Георг Паерле, упомянутый нами ранее, описывая московских стрельцов, выстроенных для встречи Марины Мнишек, упомянул и цвет кафтанов стрельцов, и такую любопытную деталь, как белую перевязь и выкрашенные в красный цвет ложи стрелецких ружей, но не сказал ничего об ином вооружении стрельцов. И Джером Горсей, английский купец, авантюрист и дипломат, описывая встречу посла Елизаветы I в октябре 1583 г., писал о тысяче стрельцов, выстроенных в шеренги своими начальниками и вооруженных пищалями (в оригинале был использован термин «hargubuzes»), и опять же ничего не сказано об ином вооружении стрельцов, как и в описании смотра стрельцов и московских пушкарей, устроенном в честь коронации Федора Иоанновича
[507]. Ничего не пишет о саблях, копьях или топорах у стрельцов и француз Жак Маржерет
[508]. И вот ведь что любопытно — в дошедшем до наших дней «обидном списке», составленном по указанию полоцкого воеводы князя А.И. Ногтева-Суздальского и содержащем перечень утраченных в результате разбойных нападений литовцев полоцкими служилыми и прочими людьми «животов», дети боярские жалуются на потерю сабли и саадака, посадские и крестьяне — топоров и рогатин, тогда как стрельцы и казаки — пищалей, и только пищалей, ничего больше. Ни сабли, ни топоры не фигурируют в перечнях утраченного стрельцами и казаками имущества
[509].
Но, быть может, парадная «стойка» по случаю приезда иноземных гостей высокого ранга или строевой смотр, на котором проверялось искусство владения стрельцами их главным оружием, пищалью, не требовали наличия у них прочего вооружения — «белого» или какого-либо иного? И в загородной поездке сабля и топор вовсе не являются обязательными предметами путника, чего не скажешь о пищали? Быть может, есть иные свидетельства, которые дают нам иную картину? Да, такие свидетельства есть. Например, в приписываемом венецианскому дипломату Франческо Тьеполо сочинении «Рассуждение о Московии» (которое датируется в широком промежутке между 1560 и 1580 гг.) сказано, что московские пехотинцы прежде «все обыкновенно были лучниками, но теперь по большей части владеют аркебузом» и что «они не носят ни копий, ни другого оружия, кроме меча и кинжала» («solevano esser tutti Arcieri, ma ora per la maggiori parte adoprano l’Archibugio. Non portano pica, о altra arme, salvo che la spade, e pugnale»)
[510]. Правда, судя по всему, Тьеполо (или тот человек, который написал это «Relazione») сам в Московии не был и скомпилировал свое сочинение на основе записок, донесений и пр., оставленных теми, кто в Москве побывал. Поэтому особый интерес представляют свидетельства очевидцев. Пожалуй, едва ли не самое известное из них, ставшее чуть ли не хрестоматийным и в котором дается подробное описание оружия рядового стрельца, содержится в памфлете уже упоминавшегося нами неоднократно прежде Дж. Флетчера. По его словам, московский стрелец, помимо ружья (его описание в изложении Флетчера мы уже приводили выше), был вооружен также топором, который он носил за спиной, и саблей (в оригинале фраза звучит следующим образом: «The Strelsey or footeman hath nothing but his piece in his hand, his striking hatchet at his backe, and his sword by his side»)
[511].
