Характеризуя топоры VII типа, исследователь писал, что они «представляют собой широколопастные секиры с намеченной или ярко выраженной бородкой» с лезвием длиной 130–170 мм при ширине 210–250 мм и топорищем от полуметра до более чем метра (1200 мм) у сохранившихся экземпляров. «Перед нами типичное оружие пешего воина на длинной рукояти, аналогичное бердышу по функциональному назначению (выделено нами. — В.П.)…», — подытожил свои наблюдения О.В. Двуреченский
[519]. Логично было бы предположить, что именно такие топоры на длинном древке, которые стрельцы носили за спиной (поскольку руки были заняты ручницей и фитилем), и наблюдал Дж. Флетчер, оставивший нам свое ставшее классическим описание московского стрельца.
Стоит заметить, правда, что, по мнению О.В. Двуреченского, подобного рода топоры, вероятно, появились в конце XVI в. (и записки Флетчера также относятся ко 2-й половине 80-х гг. XVI в.). Следовательно, с одной стороны, их появление можно увязать с событиями Баториевой (или Московской) войны 1579–1582 гг., когда русские рати сражались с войском Речи Посполитой, и основным видом боевых действий в ходе этой войны были как раз осады и оборона крепостей русского Северо-Запада от попыток королевской армии взять их (и подобные топоры связываются в первую очередь с Северо-Западом
[520]).
С другой же стороны, если подобного рода топоры-секиры, которые со временем эволюционировали в бердыши, появляются в 80-х гг. XVI в., то в предшествовавшие десятилетия на вооружении стрельцов могли оказаться «универсальные» топоры II типа. Эти топоры могли применяться и как оружие, и (на наш взгляд, преимущественно) как шанцевый инструмент (а хотя бы и для быстрого возведения засек и иных подобного рода полевых фортификаций — как в случае со сражением при Судьбищах летом 1555 г., когда терпящие поражение русские дети боярские, их послужильцы и стрельцы «осеклись» в перелеске и сумели отбиться от настойчивых атак крымцев
[521]). Подобного рода топоры, согласно приводимым О.В. Двуреченским данным, весьма нередки и составляют примерно 24 % от общего числа проанализированных находок (тогда как самые распространенные чисто рабочие топоры IV типа–47,5 %, прочие — в пределах нескольких процентов)
[522]. И раз уж зашел разговор о шанцевом инструменте, то, очевидно, учитывая ту роль, которая отводилась стрельцам во время осад, им полагался неплохой набор всякого рода инструментов для земляных и иных фортификационных работ, без которых не проходила ни одна осада. «Овех с огненным стрелянием, — писал неизвестный русский книжник, сообщая о распоряжениях Ивана Грозного перед штурмом Казани, — овех с копии и мечи, овех с секиры, и с мотыки, и с лествицы, и багры, и со многоразличными хитростми градоемными»
[523].
Возвращаясь к предположению о первоначальном бытовании у стрельцов «универсальных» топоров II типа, следует сказать, что в пользу этой версии косвенно «играет» и само происхождение стрельцов (о чем мы уже говорили раньше). Появление же секир стало ответом на необходимость усиления оборонительного вооружения стрельцов, и массивный тяжелый топор с полулунным лезвием на длинной рукояти оказался как нельзя более кстати. Смущает, правда, упоминание С. Немоевским темляка на древке стрелецкой секиры, но если толковать термин «темляк» в данном случае как «тесьма, перевязь для надевания орудия через плечо»
[524], то тогда все встает на свои места — свидетельства Флетчера и Немоевского о способе ношения топора стрельца на перевязи за спиной полностью совпадают.
Теперь о бердышах. Происхождение бердыша и время его появления на Руси было и остается предметом жарких дискуссий. Изучение музейных коллекций мало что дает для точной датировки самых ранних образцов бердышей, самое раннее упоминание бердыша в актах датируется, как уже было отмечено выше, 1607 г., т. е. временами Смуты (упоминаемый А.Н. Кирпичниковым факт использования термина «бердышник» в Львовской летописи под 1468 г.
[525], на наш взгляд, основан на недоразумении — в летописи речь идет об имени собственном, производном от имени Берды). О.В. Двуреченский в разделе своего сочинения, посвященном бердышам, писал о том, что «поляки и литовцы — участники похода Стефана Батория под Псков в 1581 г. — в своих записках отмечали преимущество стрелецкой пехоты, вооруженной бердышами»
[526]. Однако и здесь есть вопросы — о ком и о каком оружии идет речь? Действительно, в описании осады Заволочья в 1580 г., принадлежащем перу королевского секретаря Р. Гейденштейна, сказано, что «они (т. е. русские. — В.П.) вооружены длинными копьями и острым загнутым мечом, который у них называется бердышом, и сражались против людей (венгерских наемников Стефана Батория. — В.П.), снабженных коротким оружием и копьями»
[527]. Однако обращение к латинскому оригиналу текста заставляет усомниться в точности и адекватности перевода того места, где речь идет об оружии московитов: «Longissimus hastis, acutoque & falcato ferro armatis, bardeschos ipsi vocant»
[528]. Речь идет о «длиннейших» копьях, оснащенных острым и изогнутым железным наконечником (в польском переводе этот фрагмент звучит следующим образом, еще более недвусмысленно: «Dlugiemi dzidami, zaopatrzonemi w grot i kose»). Назвать бердыш «длиннейшим», да еще и снабженным, на манер косы, изогнутым острием, сравнивая его с античной фалькатой?
Оружие, которым защитники Заволочья поражали венгров, в описании Гейденштейна больше напоминает описанные О.В. Двуреченским однолезвийные ножевидные втульчатые наконечники
[529], но никак не классический бердыш и тем более топоры-секиры типа VII или переходные формы от них к бердышам. Стоит заметить также, что, во-первых, Р. Гейденштейн не был очевидцем событий, которые он описывал в своей «Истории», а вот польский шляхтич Л. Дзялынский был, и в его дневнике нет ничего такого, о чем писал в своем сочинении королевский секретарь. Во-вторых, бердыши к тому времени были хорошо знакомы полякам (достаточно взглянуть на т. н. «Стокгольмский свиток», изображающий торжественный въезд короля Сигизмунда III в Краков в декабре 1605 г., на котором хорошо виден отряд воинов, вооруженных бердышами), и в таком случае Гейденштейну, объясняя устройство таинственного русского оружия с «acutoque & falcato ferro armatis», достаточно было только назвать его бердышом, и его читателям сразу стало бы понятно, о чем идет речь. Одним словом, на наш взгляд, здесь также присутствует неправильное толкование исходного текста, и это свидетельство не может быть принято как подтверждающее наличие бердышей у русских стрельцов на рубеже 70–80-х гг. XVI в. И, поскольку в нашем распоряжении, как показывает анализ приведенных заимствованных из современных нарративных источников описаний, нет надежных доказательств в пользу предположения, что бердыши появились на вооружении стрельцов (и вообще в России) в последней четверти XVI в., видимо, стоит отказаться от этого предположения.
