В заключение этого раздела еще раз подчеркнем — по нашему мнению, какой-либо детальной регламентации и «стандартизации» оборонительного вооружения стрельцов во 2-й половине XVI — начале XVII в. не было. Оборонительное оружие, судя по всему, покупалось стрельцами за свой счет или выдавалось за счет казны из местных арсеналов по ситуации, отсюда, видимо, и наблюдаемый разнобой в свидетельствах современников относительного того, чем же, помимо пищали, были вооружены стрельцы. Вместе с тем определенная тенденции все же, на наш взгляд, может быть выделена. Если топор изначально, судя по всему, входил в набор оборонительного вооружения стрельца (причем на первых порах это мог быть «универсальный» топор, который мог использоваться и как оружие, и как шанцевый инструмент), то сабля на вооружении стрельцов появляется позднее. Вероятно, раньше всего она появляется в элитных, «выборных из выборных» столичных стрелецких приказах, тогда как городовые провинциальные стрельцы были вооружены попроще и дольше держались традиции, унаследованной от пищальников. В целом же в начале XVII в. формируется классический комплект стрелецкого оборонительного вооружения из сабли и боевого топора, который позднее был заменен на бердыш. При этом были возможны и всякого рода эксперименты с «довооружением» стрельцов древковым оружием (теми же рогатинами), которые носили временный, обусловленный требованиями конкретного момента, характер.
Остается вопрос о вооружении стрелецких начальных людей. Головы и сотники, которые назначались из числа детей боярских, судя по всему, держались за «стандартный» для служилых из их круга набор оружия — сабля и саадак. Но вот были ли вооружены младшие стрелецкие начальные люди, пятидесятники и десятники, подобно рядовым стрельцам, пищалью и саблей и/или топором, или же, как при Алексее Михайловиче, древковым оружием (и в дополнение саблей) — остается вопросом.
Средства защиты и полевая фортификация
Являлось ли ношение доспеха или его элементов (например, шлема) обычным делом для стрельцов?
На этот вопрос можно сразу ответить отрицательно. Ни имеющиеся в нашем распоряжении источники, ни немногочисленные иллюстративные материалы — ни там, ни там нет никаких сведений о том, что стрельцы во 2-й половине XVI — начале XVII в. имели какое-либо защитное вооружение, доспехи. Можно, конечно, предположить, что на местах, в городах и монастырях, в случае необходимости расквартированные там местные (городовые) стрельцы (или присланные для усиления местной обороны московские стрельцы) могли на время получить из местных арсеналов доспехи (шеломы и пансыри, т. е. разного вида кольчато-пластинчатые и кольчатые доспехи), но за неимением четких и недвусмысленных свидетельств на этот счет все это не более чем предположение, не подкрепленное фактами. Известная же иллюстрация из «Исторического описания одежды и вооружения российских войск», на которой изображены московские стрельцы 10-х гг. XVII в. в железных шлемах, является историческим курьезом. Как отмечал С.К. Богоявленский, «ни в одном документе, касающемся вооружения стрельцов, не удалось встретить какого-либо, хотя бы косвенного, намека на стрелецкие шишаки или железные шапки». Ссылка же составителя «Исторического описания» на коронационную книгу Михаила Федоровича, по мнению Богоявленского, объясняет причину этого курьеза. «Возможно, — продолжал он, — что в 70-х годах (XVII в. — В.П.), когда стрелецкие отряды входили в состав полков иноземного строя, эти отряды получили железные шапки», а составитель (а вместе с ним и рисовальщик) «коронационной книги» не занимался археологическими изысканиями, чтобы воспроизвести предметы вооружения, бывшие в употреблении в 1618 г.»
[539].
Однако сказанное в отношении рядовых стрельцов и низшего их командного состава (стрелецких «унтер-офицеров», десятников и пятидесятников), судя по всему, не касается стрелецких «штаб-» и «обер-офицеров». Набираемые из числа детей боярских, они, судя по документам, продолжали держаться за традиционный комплект вооружения — как наступательного, так и оборонительного. Во всяком случае, в неоднократно упоминавшейся нами полоцкой «Обидной грамоте» сообщается о стрелецком сотнике Борисе Назимове, у которого литовские «лихие люди» отняли «саадак да саблю да пансыр». Другой не менее любопытный факт из того же документа — у послужильцев (sic!) казачьего головы (напомним, что и стрельцы, и городовые казаки ведались в одном и том же приказе — Стрелецком) Омены Клокачева литовцами были отняты не пищали, но саадаки!
[540] Так что, когда, к примеру, в летописной повести о взятии Казани неизвестный русский книжник писал о том, как шли «предо всеми полки головы стрелецкие, а с ними их соцкие с своим стом идет, и атаманы с сотцкими и с казаки, розделяяся по чину», то это надо понимать примерно так — перед строем стрельцов своего приказа на лихом коне, в сияющих на солнце доспехе и в шеломе, при сабле и саадаке в окружении своих послужильцев гарцевал стрелецкий голова, перед своей сотней — стрелецкий сотник, ну а стрельцы шли пешими, держа в правой руке ручницу, а в левой — тлеющий фитиль
[541]. И, надо полагать, не обошлось и без традиционного атрибута классической батальной живописи — развевающихся знамен (можно предположить, что стрелецкие приборы, и, вероятно, сотни внутри них, имели собственные знамена и значки — во всяком случае, на известной картине «Битва при Клушино», принадлежащей кисти польского художники Ш. Богушевича, который, кстати, был в тот день на поле боя, стрелецкие приказы имели свои знамена, равно как и конные сотни детей боярских).
Итак, рядовые стрельцы и младший командный состав стрелецких приказов/приборов доспехов или их элементов (шлемы) не имел, тогда как старший командный состав — очевидно, что да, имел. Наличие доспеха, саадака и сабли подчеркивало их более высокий, чем у рядовых стрельцов, социальный статус — статус детей боярских. Но не имея индивидуальных средств защиты, стрельцы получили коллективное — речь идет о знаменитом «гуляй-городе».
В нашем распоряжении есть несколько современных описаний этого любопытного полевого фортификационного сооружения — русское, английское и два польских. Английское было составлено уже упоминавшимся нами неоднократно Дж. Флетчером и относится к 80-м гг. XVI в.
[542], а три других относятся к концу XVI — началу XVII в. Первое было оставлено нам дьяком Иваном Тимофеевым, современником и участником событий Смутного времени, второе — польским ротмистром Н. Мархоцким, воевавшим сперва на стороне Лжедмитрия II, а затем — в армии короля Сигизмунда III, и С. Маскевичем, еще одним польским шляхтичем, также участником Смуты.
И. Тимофеев, рассказывая об отражении нашествия крымского хана Гази-Гирея II на Москву в 1591 г., вставил в свое повествование, исполненное всякой замысловатости и витийства, подробнейшее описание гуляй-города: «Наше православное тогда стоянием всего ратнаго земля нашея собрания ополчение бе на месте некоем, близ внешних забрал самого великого града (т. е. Москвы. — В.П.), обонпол соименныя ему реки, по простой речи глаголемый — обоз, древним же званием — гуляй». И далее, описывая его устройство, велеречивый дьяк продолжал: «Его же существо (гуляй-города. — В.П.) зримо, яко град, бяше, подобою древоестествен (т. е. изготовлен из дерева. — В.П.), тончайшими дцками (т. е досками. — В.П.) соделан, щитоподобно име сограждение градозабралным устроением в защищение верным (т. е. православным русским ратникам. — В.П.)…». Касаясь конкретных технических характеристик гуляй-городин, И. Тимофеев указывал, что «меру же долготы каяждо часть забрал тех имяху трилакотну (т. е. три локтя, примерно полтора метра. — В.П.)… широты же в высоту сажень едина (если наш книжник имел в виду 3аршинную сажень, то тогда выходит, что в высоту щит имел 2,16 м. — В.П.)…». Эти щиты, в которых были устроены бойницы, закрываемые крышками, «между себе сосвязаемы бываху железных вериг (цепями. — В.П.) укрепленьми». Общий же размер гуляй-города, по словам дьяка, «и велию рать всю с потребами всеми, вмещая в себе, ему затворяти, и оружества многи, елико довлети». В движение гуляй-город приводился, если верить Тимофееву, мулами. И. наконец, касаясь защитных качеств гуляй-города, наш книжник в столь же витиеватой манере отмечал, что он «токмо лукопущенех стрел устремление в себе удержати весть, вобзраняет суровство тех единех в себе и притупевает удобь». Неплохой защитой является гуляй-город и от огня ручного огнестрельного оружия, но против артиллерии — нет. «Сих к себе яростного приближения летящих невидимо воздухом стенобитвеных железокаменосердец того (гуляй-города. — В.П.) тончашая телеса не стерпевают о всем» и в результате попадания ядра «яко же сткляничное естество, разсыпуют, ли паче рещи, песочное»
[543].
