Причины, по которым правительство решило переложить на плечи служивых южных городов снабжение хлебом, вполне очевидны. Всякого пашенного, тяглого люда здесь, на польской украйне, было раз, два и обчелся, а возводимые города населялись по первости преимущественно ратными людьми всех чинов, которым нужно было давать, и желательно регулярно, хлебное жалование. И идея перевести ратных на самообеспечение напрашивалась сама собой, ибо доставить нужное количество хлеба сюда, на крымскую и ногайскую украйны, было достаточно сложно и проблематично. Кстати, М.Ю. Зенченко обратил внимание на одну важную особенность правительственной политики. По его словам, «к обработке пашни привлекались «жилецкие всякие люди», т. е. государство не делало различий между населением служилых слобод (стрелецких, пушкарских, казачьих) и «дворниками» — жителями дворянских осадных дворов. В данном случае мы видим тот же самый принцип — государственные повинности по необходимости исполняли все сословия (выделено нами. — В.П.)…»
[620]. Для стрельцов, даже и московских, исключение, как мы видим, сделано не было.
Естественно, что эта новая тяжелая обязанность не вызывала особого восторга у стрельцов, тем более московских, присланных в украинные города для несения «годовой» службы
[621]. Как бы то ни было, но если уже пищальники противопоставляли себя тяглому населению и вели себя по отношению к нему так, как полагается прирожденным воинам, т. е. «имали» «силно» у крестьян и посадских провиант и фураж, а то и нечто более существенное, то что тогда говорить о стрельцах, «выборность» которых, вне всякого сомнения, ставила их на особенную высоту над тяглецами (а иначе с чего бы это, как было показано в предыдущей главе, крестьяне стремились любыми правдами и неправдами записаться в стрельцы или, на худой случай, в казаки?). И как только представилась такая возможность, то служивые, и стрельцы в том числе, с удовольствием позабросили «десятинную пашню» («А со 112 году, как почала быть от расстриги смута и на Ельце с того межусобья по 124 год государевы десятинные пашни не пахали за войною и за смутой, что Елец по многие годы был в смуте и в непослушанье…»
[622]).
Однако Москва вовсе не была намерена так просто отказываться от «десятинной пашни», обзаведение которой сулило немалые выгоды, почему, как только ситуация в стране несколько стабилизировалось и взбаламученное Смутой море стало спокойнее, решение о возобновлении «десятинной пашни» не заставило себя долго ждать. И вот, к примеру, «в 124-м году (т. е. 1615/16 г. — В.П.) по государеву цареву и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии указу велено на Ельце государеву десятинную пашню, что пахали при царе Борисе по 100 десятин в поле пахати по прежнему детьми боярскими ельчаны и елецкими стрельцы и казаки и пушкари и затинщики и всякими служилыми и жилецкими людьми»
[623]. В этой цитате из «Десятни» обращает на себя внимание пассаж о 100 десятинах, которые надлежало вспахать и засеять, а потом собрать и обмолотить урожай украинным служилым людям, в т. ч. и стрельцам, — новая норма вспашки была вдвое меньше, чем при царе Борисе Годунове. Очевидно, что в столице решили пойти на весьма существенное облегчение «службы», памятуя о том, что введенная правительством Бориса Годунова повинность стала одной из причин, почему служилый люд украинных городов массово поддержал самозванца. Однако полностью отказаться от «десятинной пашни» в Москве не могли, ибо в южных уездах остро ощущалась, несмотря на все меры, нехватка пашенных крестьян, которые смогли бы взять на себя снабжение хлебом тамошних служилых людей и сняли бы с них эту тягостную повинность.
«Полковая» стрелецкая служба и «ратный обычай»
При всей важности караульной, полицейской, пожарной и иной «служб», которые несли стрельцы по городам, важнее всего была, конечно, служба «полковая», военная. Для нее, собственно, изначально и предназначались «выборные» стрельцы (наряду с охраной особы государя). Московских стрельцов отправляли, по словам Котошихина, «на службы в полки з бояры и воеводы приказа по два и по 3 и болши, по войне смотря»
[624], но эта обязанность возлагалась и на стрельцов городовых
[625], которые также не сидели дома сложа руки, пока государевы рати бились с его государевыми ворогами. Так, к примеру, в «молодинском» разряде 1572 г. упоминаются не только московские стрельцы, но и стрельцы из Чернигова, Стародуба, Новгород-Северского, Почепа и Венева, Смоленска, Рязани и Епифани
[626], а в разряде государева Ливонского похода 1577 г., помимо государевых и московских стрельцов, участвовали стрелецкие «вексилляции» из Себежа, Красного, Опочки, Козельска, Белева, Перемышля, Лихвина, Невеля, Великих Лук, Заволочья, Юрьева/Дерпта, Вильяна/Феллина, Алыста/Мариенбурга, Пернова, Новгородка Ливонского/Нойхаузена, Ругодива/Нарвы, Ивангорода, Яма, Копорья, Орешка, Корелы, Полоцка, Сокола, Усвята, Озерищ, Нещерды, Перколи/Пюркельна и Солочи/Салиса
[627].
Одним словом, начиная с 1552 г. ни одна кампания, ни один мало-мальски серьезный военный поход не обходился без участия стрельцов, сперва московских, а затем и городовых. При этом удельный вес стрельцов в составе русского войска (как общий, так и в отдельных кампаниях и походах) был относительно невелик (хотя и имел заметную тенденцию к постоянному росту). Так, в казанской эпопее 1552 г. в русском войске, насчитывавшем около 40–50 тыс. «сабель и пищалей», стрельцы насчитывали не более 3 тыс. бойцов, а скорее всего, и того меньше (из-за понесенных весной-летом 1552 г. потерь), т. е. 5–6 %. В Полоцкой экспедиции 1562/63 г. удельный вес стрельцов в государевой рати составил около 9 %, в Молодинской кампании — снова примерно 6 %, и только в государевом Ливонском походе 1577 г. стрельцы составляли практически четверть войска. Но данный поход в этом отношении оказался особенным, из ряда вон выходящим — если брать обычные, не государевы, походы конца 50–90-х гг. XVI в., то 2–3 приказа «выборных» московских стрельцов, о которых писал Котошихин, дополненных сборными «вексилляциями» городовых стрельцов, в сумме давали на «стандартную» пятиполковую рать примерно те же 10 % или несколько меньше бойцов, что в годы войны за Ливонское наследство. И когда в 1604 г. Борис Годунов снаряжал войско для борьбы с самозванцем, то доля стрельцов в нем составляла более привычные 10–11 % от общей численности всего войска, нежели почти четверть в 1577 г.
