Описание этого смотра можно сравнить с описанием смотра, устроенного в честь коронации Федора Иоанновича в 1584 г. (которое в изложении Дж. Горсея мы приводили ранее, в предыдущей главе). Нетрудно заметить, что и здесь, и там стрельцы и пушкари выступают в связке и стрельцы ведут именно залповую пальбу («discharged their shot also twise over in good order»). И можно предположить, что и на завершающем этапе сражения при Судбищах летом 1555 г., когда стрельцы отбивали атаку татарской конницы из-за засеки, и в августе 1556 г. на каспийском побережье, где стрельцам пришлось отступать в течение целого дня по дороге к морю, отбивая непрерывные атаки нукеров астраханского «царя», и в бою под Нарвой 1 мая 1558 г., когда стрельцы прикрывали отход конных сотен, сделали по меньшей мере один успешный залп по атакующей ливонской коннице, не говоря уже о знаменитом эпизоде сражения при Добрыничах в январе 1605 г.
[661], когда одновременный залп выстроенных за возами с сеном нескольких тысяч стрельцов (согласно росписи 1604 г., в составе русского войска их было сперва несколько больше 3 тысяч) и приданной им легкой артиллерии расстроили атаку конницы самозванца — везде стрельцы стреляли залпами (во всяком случае, один, первый, залп первой шеренгой или шеренгами они делали точно). Другое дело, что детали боевого порядка стрельцов нам неизвестны. Можно лишь предположить, что они выстраивались на поле боя в 5, 8 или 10 шеренг, но как происходила перезарядка пищалей, сменялись ли шеренги после выстрела контрмаршем или иным каким способом или же стрельцы из задних рядов передавали уже заряженные пищали тем, кто стоял впереди, — на эти вопросы ответов у нас нет, и можно лишь строить предположения о том, как они действовали в этих и им подобных случаях.
Говоря о «полевой» тактике стрельцов, нельзя не остановиться подробнее на использовании ими всевозможных прикрытий, позволявших им чувствовать себя более или менее безопасно на случай атаки неприятельской конницы. Как уже было отмечено в предыдущей главе, главное оружие стрельцов «классической» эпохи (под которой мы подразумеваем 2-ю половину XVI — начало XVII в.) — это аркебуза-пищаль, относительно легкая и малокалиберная. Носимый за спиной топор на длинной рукояти (на первых порах) и сабля (как дополнение к топору) играли роль оружия самообороны, последнего шанса в рукопашной схватке, если, не дай бог, до нее дойдет дело. Копья (рогатины?) и иное древковое оружие у стрельцов на ранних этапах их истории источниками не фиксируется, а значит, они оставались весьма уязвимы в случае решительной конной атаки врага. Это отнюдь не было секретом для государевых стратилатов, и в наказах воеводам, отправляемым из Разрядного приказа, неизменно подчеркивалось, что стрельцов надо использовать там, где для них есть прикрытие, естественное или искусственное. К примеру, князь М.И. Воротынский, принимая весной 1572 г. командование над развернутой для отражения вторжения крымского «царя» армией, получил соответствующий наказ, и в этом наказе было специально оговорено и несколько раз подчеркнуто, чтобы «без крепости наряду и стрельцом не в крепком месте однолично со царем бояром и воеводам не сходитися»
[662]. Отсюда и соответствующее требование к воеводе и его товарищам, чтобы они заблаговременно «высмотря и приговори, полки поставити и как, приговоря, какую крепость учинити у наряду и у стрельцов у пеших людей, да то все заранее иззаписати да потому в приход царев где полком стати, таковы места себе и прибирати и крепость такову по приговору зделати у наряду у пеших людей»
[663].
Пренебрежение этим указанием могло дорого стоить войску, а пехоте в особенности. В этом мог воочию убедиться воевода Ф.И. Шереметев в сентябре 1609 г. под Суздалем. Тогда его «полк», немалую часть которого составляли московские и астраханские стрельцы, был разбит полковником Лисовским по той простой причине, что Шереметев и его люди (процитируем еще раз фразу из «Нового летописца») «поидоша к Суждалю, а тово не ведаша, что к Суждалю крепково места нет, где пешим людем укрепитися; все пришли поля». Результат был плачевный — по словам книжника, «бысть бой велий, и московских людей и понизовых многих побиша: едва утекоша в Володимер»
[664].
«Крепкое место» далеко не всегда можно было сыскать, да и для того чтобы «учинить» какую-либо «крепость», также нужно было время. Однако и бросать в бой стрельцов без прикрытия было весьма рискованно. Но русским воеводам не нужно было ломать голову и изобретать велосипед — в предыдущей главе мы уже писал о применении ими вагенбурга и его разновидности — знаменитого гуляй-города. Укрывшись за гуляй-городинами, стрельцы получали возможность поражать неприятеля, не слишком опасаясь его ответного огня. Правда, справедливо это прежде всего для тех случаев, когда стрельцам доводилось иметь дело с татарскими лучниками, ибо, как уже было отмечено прежде, от губительного воздействия огнестрельного оружия гуляй-город надежной защиты не давал. Впрочем, Дж. Флетчер писал о том, что гуляй-город использовался прежде всего против татар
[665].
Пожалуй, самый известный случай успешного применения гуляй-города в полевом сражении — это Молодинская «операция» в июле-августе 1572 г., и, что самое любопытное, многие детали описания использования гуляй-города в этом многодневном сражении легко находят параллели в флетчеровом описании гуляй-города. Приведем его полностью. Английский дипломат писал в своем сочинении, что «эта походная, или подвижная крепость так устроена, что по надобности может быть растянута в длину на 1, 2, 3, 4, 5, 6 или 7 миль, т. е. насколько ее станет. Она представляет собой двойную деревянную стену, защищающую солдат с обеих сторон, как с тылу, так и спереди, с пространством около трех ярдов между стенами, где они могут не только помещаться, но также заряжать свои огнестрельные орудия и производить из них пальбу, равно как и действовать всяким другим оружием. Стены крепости смыкаются на обоих концах и снабжены с каждой стороны отверстиями, в которые выставляется дуло ружья или какое-либо другое оружие… Внутри крепости ставят даже несколько полевых пушек, из них стреляют, смотря по надобности»
[666].
