— Виталий Александрович, на минутку!
Меньше всего на свете Шувалов хотел сейчас с кем-нибудь разговаривать. Он замедлил шаг и мрачно посмотрел на окликнувшего его человека. Тот незаметно для окружающих показал Шувалову удостоверение Федеральной службы охраны.
— Мое начальство, — вполголоса сказал офицер, — просит вас подъехать в Кремль. Дело неотложное. Если сомневаетесь, могу соединить по телефону.
Внутри Шувалова не зародилось даже любопытство. Ему в тот момент было совершенно все равно: кто его зовет, зачем он понадобился власти.
— Я еду на кладбище, — сказал он.
Насчет кладбища и всего прочего человек в плаще был в курсе и нисколько не удивился.
— Не вопрос, Виталий Александрович. Мы отвезем вас, а оттуда уж доставим в Кремль.
Шувалов пожал плечами. Пусть будет так.
До кладбища добрались уже немногие — видимо, только родственники.
На новом участке была непролазная грязь. Все испачкались и торопились со всем покончить. Гроб быстро зарыли. Поставили крест, табличку с фотографией. Когда родственники разошлись, он подошел к могиле. Они с Лизой уже несколько раз расставались, но всегда оставалась надежда. Теперь они прощались навсегда.
Шувалов положил цветы на могилу.
Ему удалось избежать необходимости пожать руку генералу Калганову, чьи губы недовольно скривились, выдавливая:
— Привет.
Энгельсина Феодосьевна протянула ему ладонь царственным жестом:
— Спасибо, что пришли, Виталий.
Лицо у нее было на удивление спокойным, без признаков горя и отчаяния, словно ничего особенного не произошло и она присутствует на рядовом светском мероприятии. Шувалов всегда считал, что у Энгельсины Феодосьевны стальной характер и завидное здоровье. Видимо, по наследству это не передается.
Двое в «мерседесе» терпеливо ожидали его возвращения. Он долго очищал обувь от налипшей грязи, потом, отчаявшись, сел в машину, и та сразу тронулась с места.
— А к кому едем? — равнодушно спросил Шувалов.
— К моему начальству, — любезно объяснил человек в плаще.
Шувалов понял, что расспрашивать бесполезно. Скорее всего, офицер сам не знает. А и знал бы — не сказал. Служба такая.
Пока они ехали в центр, Шувалов вдруг вспомнил девичью фамилию Энгельсины Феодосьевны — Щипачева. Она же сестра заместителя министра обороны. Круг замкнулся. И все стало на свои места.
МОСКВА. КРЕМЛЬ
Кремлевский металлоискатель был чувствительнее тех, что ставят в аэропорту. Пришлось не только выложить связку ключей, часы, авторучку и мелочь, но снять брючный ремень. Сотрудник Федеральной службы охраны меланхолично наблюдал за тем, как Шувалов возвращает ремень на прежнее место, потом повел к лифту.
«Давненько я не ходил под конвоем», — подумал Шувалов. Но это без преувеличения был день сюрпризов. Кремлевский коридор казался бесконечным.
В новой приемной Валерки Лебедева, переведенного в президентский аппарат из Федеральной службы безопасности, было многолюдно. Шувалов заскучал. Человек шесть с одинаково толстыми папками ожидали приема. Они заигрывали с секретаршей, разумеется, свои люди быстрее проникнут за высокую дверь.
Однако Шувалов не успел присесть, как выглянул вальяжный Лебедев, при появлении которого все дружно встали, и сам пригласил его войти. Посетители проводили чужака завистливыми взглядами: кто это такой?
Прикрыв дверь, Лебедев по-свойски сказал:
— Дурак ты, дурак. Если бы сразу сообщил нам об этих ребятах, мы бы их уже допрашивали сейчас. А так одни трупы собираем. Мы же не похоронная команда…
МОСКВА. КВАРТИРА ГЕНЕРАЛА КАЛГАНОВА
Генерал Калганов застрелился под утро, примерно в половине пятого.
Если бы он продержался еще несколько часов, скорее всего, остался бы жить. С рассветом бы к нему вернулись мужество и силы. Но в ноябре светает поздно, а предрассветные часы — самые мучительные для тех, кто не может уснуть. Генерал не дождался рассвета.
Его дом был заполнен призраками. Все его страхи словно материализовались в этих призраках, которые ночь напролет хозяйничали в доме. Только генерал никому о них не рассказывал.
Он не мог заснуть, потому что призраки расхаживали по дому, шумели, не обращая внимания на хозяина, громко переговаривались между собой. Убитые, раненые, искалеченные — все, кого он когда-либо встречал, опять пришли к нему. Прошлое вернулось.
Иногда он вообще не мог заснуть. Уставший мозг отказывался отключиться. Или в лучшем случае ему удавалось задремать под утро, приняв сильное снотворное, которое врач в ведомственной поликлинике согласился выписать только из уважения к высокой должности и заслугам генерала.
Ночью он вспоминал все. Он видел не только фигуры людей, но и слышал звуки выстрелов, треск взорванных и горящих домов, чувствовал запах тлеющих матрасов и свежей крови. Он слышал свист пуль и грохот взрывов. Сны он видел, к счастью, не каждый день, но если уж сон приходил, то обязательно как кровавый кошмар.
В Бога генерал не верил. Друзей — в результате продвижения по служебной лестнице — растерял. Некому было его утешить и разделить с ним горькие часы воспоминаний. Бывали недели, когда он крепко пил, но алкоголь облегчения не приносил, только легкость в теле.
Ребята из окружения министра, которых взорвали в Дамаске, посетили его на той, прошлой, неделе. Министр обороны был весь в крови, потому что осколок угодил ему прямо в затылок.
Следующей ночью в очередном кошмаре он опять побывал в Дамаске. Это были самые жуткие сны. Мертвецы не забывали его и навещали один за другим.
Встав утром, генерал смотрел новости и пил кофе без молока. После завтрака звонил зятю и спрашивал, как дела у внука. Он не напрашивался на сочувствие.
Теперь он должен за все заплатить. Тогда страдали другие. Настала его очередь. Пока дочь была жива, он жил вне той раковины, где скопились его воспоминания. Когда ее похоронили, створки раковины сомкнулись над ним.
Иногда он думал, что ему следует умереть. Странно, что он вообще прожил так долго. Сидит у себя дома на кухне, гуляет, смотрит телевизор, разговаривает с женой, ест, спит. Спит, правда, плохо. Рядом с людьми, которых он обрек на смерть.
Ему хотелось иногда увидеть какой-нибудь приятный сон. Раньше, засыпая, он любил представлять себе любовные сцены. В конце концов, много месяцев он вынужденно проводил без женщин. Да и от Энгельсины радости в постели было маловато. Но и любовные сцены быстро оборачивались кошмарами. Мысли соскальзывали в ту же пропасть.
Занавески он не задергивал, чтобы, проснувшись утром, сразу понять, где находится. В спальне на стене висело купленное дочкой большое зеркало, так что он не чувствовал себя одиноко. Дочка улыбалась ему с фотографии.
