Мо-цзы приводит разнообразные доказательства проявления сил Небес. Например, он говорит: «Как можно узнать, что Небеса любят весь народ? Начнем с того, что они дают ему просвещение. Откуда можно узнать, что они дают ему просвещение? Потому что они владеют им. Откуда можно узнать, что они владеют им? Потому что они принимают пожертвования от всего народа». Мо-цзы подтверждает свой тезис тем, что народ повсеместно приносит пожертвования. Он продолжает: «Раз уж Небеса таким вот манером владеют народом, почему они не должны любить народ? Кроме того, я утверждаю, что за убийство любого невинного человека неизбежно наступит возмездие… Кто насылает заслуженное возмездие? Небеса… Как раз поэтому я знаю, что Небеса любят народ».
Мо-цзы приводит несколько примеров для доказательства существования духов, причем из истории относительно недавних событий, когда духи (обычно покойников) якобы мстили за неблаговидные поступки или воздавали должное за благодеяния. Эти духи, утверждает Мо-цзы, во множестве встречались среди живых людей. Однако увидеть духов можно далеко не всегда, предупреждает он нас: «Даже в глубоких ущельях и обширных лесах, где не встретишь ни одного человека, все равно поступать следует только так, как положено. Призраки и духи видят все, и вас тоже увидят везде!»
Можно ли считать конфуцианцев времен Мо-цзы на самом деле такими скептиками, какими он нам их описал, с большой уверенностью сказать трудно. Но несомненно то, что сам Конфуций и его последователи обычно не разделяли суеверий большинства окружавшего их народа безоговорочно. Далеко не факт, будто Мо-цзы строчил свои легенды о призраках исключительно из ткани народных сказаний. Наоборот, кажется ясным, что он возвращал в философскую мысль некий элемент, от которого Конфуций по большому счету ее очистил, но который, несомненно, играл намного большую роль в представлении людей в целом, чем те идеи, на которые Конфуций ставил акцент. Позже, как нам предстоит увидеть, что-то вроде такого элемента просочилось назад в конфуцианство, хотя не будем утверждать, будто Мо-цзы непосредственно приложил к этому руку.
Справедливости ради, однако, нам следует вспомнить, что Мо-цзы не говорил, будто человеку обещано процветание просто за принесение им положенных пожертвований. Отнюдь, он настаивал на том, что пожертвования только добродетельного человека принимаются духами с достаточной благосклонностью.
Поскольку Мо-цзы полагал, что организацию государства следует строить на основе жестко отлаженной иерархии, неудивительно, что он построил свою школу на тех же принципах. Они выглядят тем более естественно в силу военных функций, иногда поручавшихся его группе. Военными функциями иногда предусматривается, и всегда оправдывается, осуществление дискреционных полномочий (по собственной воле) теми, кому принадлежит власть.
Мо-цзы стоило громадных усилий убедить учеников поступить на курс в его группу. До нас дошел документ с описанием одного случая, когда он пообещал молодому человеку, если тот согласится обучаться у него, походатайствовать о предоставлении ему должности при дворе. Ближе к завершению годичного курса обучения, когда тот воспитанник напомнил наставнику об обещанном тепленьком местечке, Мо-цзы вежливо ответил, что он обещал всего лишь взять его на воспитание, причем для его же собственного блага.
Набранных на обучение новичков Мо-цзы приучал к дисциплине самым суровым обращением: кормил их только один раз в день овощной похлебкой и заставлял их носить спецовку простого рабочего человека. Когда они заканчивали учебу и выходили в свет на должности чиновников, Мо-цзы продолжал считать их своими подопечными. Сохранился документ, служащий свидетельством того, что один из них, которого Мо-цзы направил служить чиновником в царство Чу, послал своему наставнику крупную сумму причитавшихся тому денег. Мо-цзы вспоминал еще одного своего воспитанника, которого он послал служить при дворе царя Чу, потому что тот принял участие в захватнической войне, устроенной правителем того государства. Из труда, составленного во времена династии Хань, мы узнаем: «Тех, кто служил Мо-цзы, насчитывается 180 человек, и их он мог заставить пойти в огонь или на клинки, и они готовы были повиноваться ему всю жизнь до самой смерти».
После завершения земного пути мудреца Мо-цзы его школа просуществовала еще несколько сотен лет. Его великая власть как предводителя группы воспитанников передалась плеяде учеников, доказывавших ее наличие на протяжении всей своей жизни. Этот предводитель мог, по всей видимости, вынести смертный приговор для своих последователей. Сохранились письменные свидетельства того, как одному из таких предводителей поручили организацию защиты небольшого государства, а когда он не смог справиться с поставленной задачей, наложил на себя руки. В то же самое время 183 его последователя покончили с собой вместе с ним.
Главы с 40 по 45 книги «Мо-цзы» по большому счету посвящены обсуждению вопросов логики и диалектики. Практически никто не сомневается в том, что эти главы написали монеты последующих поколений, а не сам Мо-цзы. Тем не менее интерес к такого рода предметам можно отыскать в трудах самого Мо-цзы. Мо-цзы любил поспорить, только вот зачастую он выглядел не очень искренним или убедительным спорщиком. В ходе спора он использовал не совсем честные приемы, а иногда даже явно пытался сбивать собеседника с толка запрещенными аргументами. Напрашивается вывод о том, что он мог оказаться лишенным логики спорщиком, но при этом он настаивал на следовании правилам той же логики. На самом же деле его правила, равно как следование им особого впечатления на стороннего наблюдателя не производят.
Приблизительно в то же самое время в Китае проповедовали еще и мыслители, поднимавшие искусство спора на самый высокий уровень. Сам метод и предмет их учения иногда напоминает программу подготовки в школе греческих софистов, а иногда – в школе элеатов. Невзирая на протесты представителей этих школ, всех их обычно группируют под именами наставников «школы имен» или «диалектиков».
Одно из их самых известных суждений заключалось в том, что «белая лошадь – не лошадь». Философ Гунсунь Лун, родивший его, в поддержку своего суждения написал следующее: «Белая лошадь – не лошадь… «Лошадь» – это то, что обозначает форму; «белая» – это то, что обозначает цвет. То, что обозначает цвет, не есть то, что обозначает форму. Потому говорю: «белая лошадь» – не «лошадь»… Когда просят лошадь, можно дать как буланую, так и вороную. Когда же просят «белую лошадь», ни буланую, ни вороную дать нельзя. Допустим, что «белая лошадь» есть не что иное, как лошадь, тогда, что ни попроси, все было бы едино. Если, что ни попроси, все едино, то «белизна» не отличалась бы от «лошади». Но если то, что просят, не имеет отличий, тогда почему буланую или вороную то – можно, а то – нельзя дать?» Философ продолжает дальше подробно разрабатывать свой тезис.
Монеты последующих поколений в своих философских писаниях пытались развенчать многие суждения диалектиков. Они писали, например: «Белая лошадь остается лошадью. Скакать на белой лошади – значит скакать верхом. Черная лошадь – это лошадь. Скакать на черной лошади – значит скакать верхом… Притом что младший брат может считаться красивым мужчиной, любить такого младшего брата совсем не означает любить красивого мужчину». Суть этого последнего случая может состоять в том, что в принципе приходится согласиться с положением, при котором любовь к чьему-то младшему брату равнозначна любви к красивому мужчине. Однако тут возникает ложное впечатление того, будто любовь возникает не потому, что он красив, а потому, что он – брат. И нам тогда приходится распространить тот же самый подход на понятие «белая лошадь» и признать факт того, что, когда мы утверждаем, будто белая лошадь – суть лошадь, мы подразумеваем не ее цвет, а те качества, которыми она обладает наряду с остальными лошадьми в целом. Мы не пытаемся утверждать, будто все лошади – белые, а говорим, что белые лошади тоже встречаются среди лошадей. На языке западной логики монеты в данном месте выступают с возражением, которое можно приравнять к высказыванию о том, что слово «лошадь» не подверглось квалификации.
