Конфуций представляется единственным влиятельным философом, жившим в его время. Мэн-цзы, однако, принадлежал к одной философской школе из многих, существовавших тогда, и между этими школами шло острое соперничество за привлечение на свою сторону последователей, а также за благосклонность правителей, от которой зависело их благосостояние, влияние и положение. Беседы Конфуция с его учениками проводились в относительно спокойной атмосфере, и посвящались они, по крайней мере в значительной их части, попытке достижения истины и познания ее сути. Беседы у Мэн-цзы при этом по большому счету крутились вокруг темы отстаивания и пропаганды истинности его учения, что, конечно же, выглядит совершенно по-иному.
Мы уже отмечали, что А.А. Ричардс находит у Мэн-цзы многое из заслуживающего восхищения. При этом он прекрасно видит у него характерные недостатки. Ричардс характеризует конкретные аргументы Мэн-цзы следующим образом: «а) над ними довлеет цель увещевания; Ь) выявление причины расхождения с прочими аргументами не предусматривается: с) форма аргумента, приводимого оппонентом, упоминается в смысле того, чтобы ее использовать в опровержении, а не ради исследования таким манером, чтобы обнаружить в нем изъян, если таковой присутствует». Другими словами, Мэн-цзы обычно больше заботила победа в споре, чем попытка поиска истины. Дело не в том, что его совсем не интересовала эта истина, а в убежденности в том, что он уже ею владел, и ему только оставалось убедить своего оппонента в данном факте.
Не один только Мэн-цзы придерживался такого подхода к ведению спора. Подавляющее большинство из нас поступает точно таким же образом гораздо чаще, чем согласны это признать, и такого рода аргумент можно встретить даже в трудах великих западных философов. Что, однако, нельзя считать правильной тактикой научной дискуссии. Попытки Мэн-цзы сохранить свою непогрешимость вели его в различные ловушки, включая прегрешения против логики. Однажды, когда ученик обратил его внимание на то, что он поступал вразрез с неким принципом, провозглашенным им прежде, Мэн-цзы оборвал его речь резким замечанием, мол, «то было тогда, а сейчас совсем другой случай».
Однажды он явно допустил опасную игру слов во время обсуждения вопроса огромной важности. Правительство северного царства Янь пребывало в весьма расстроенном состоянии, из-за чего на долю народа выпали большие страдания, и он роптал. В этот момент к Мэн-цзы обратился один сановник царства Ци с вопросом: следует ли правителю Ци напасть на царство Янь? В летописях сохранились разные варианты того, что сказал Мэн-цзы; но в любом случае он не возражал против вторжения. Такое вмешательство можно было оправдать одновременно политическими и гуманными соображениями; но после того, как войска Ци взяли под свой контроль территорию царства Янь, захватчики начали обращаться с теми, кого они освободили, самым неподобающим образом. И народ Янь поднялся на восстание. В этот момент Мэн-цзы обвинили в грубой ошибке, заключавшейся в его рекомендации предпринять вторжение в царство Янь. Он мог бы отстоять свою честь на совершенно неопровержимых основаниях, но предпочел прикрыться софизмами.
Мэн-цзы сказал, что один из сановников царства Ци его всего лишь спросил, существует ли смысл в нападении на Янь? Так как поведение правительства Янь достойным назвать не поворачивался язык, он ответил: «Смысл существует». Если бы тот сановник соизволил уточнить, кому предназначено напасть на него? Тогда Мэн-цзы готов был сообщить о том, что только добродетельный правитель, назначенный Небесами на выполнение данной миссии, мог бы вторгнуться на территорию этого царства. Но, к сожалению, сановник правительства Ци не задал ему такой вопрос, а сразу же ринулся готовить нападение на соседа. При таком раскладе, удивился Мэн-цзы, как его можно обвинять в том, что он якобы советовал правителю Ци напасть на Янь?
При всем при этом не составит труда отыскать вполне заслуживающие восхищения черты характера Мэн-цзы. Никому еще не удалось более красноречиво сформулировать свою заявку ученого и достойного человека на почетное место, выше которого занимают только те, кто наделен великолепием князей. Такой человек, утверждает Мэн-цзы, должен относиться к суетному успеху и провалу с полным безразличием, успокаивая себя пониманием того, что при его сложившейся репутации, если в мире ему не досталось достойной оценки, вина за это лежит не на нем самом, а на обитателях этого мира. Его успех нельзя измерять протяженностью сферы его деятельности. Он оценивается по манере, в которой он ведет себя внутри такой сферы. «Существует благородство Небес, – сказал Мэн-цзы, – и благородство людей». Благородное сословие людей определяется своей принадлежностью к князьям, сановникам или великим чиновникам. А благородство Небес составляет принадлежность «к людям милосердным, правдивым, высокоидейным и благоверным, а также тем, кто испытывает неизбывную радость от своей добродетели». Правителей отличают манеры, характерные для их положения, делится своими наблюдениями Мэн-цзы; но насколько возвышеннее дух ученого, обитающего в просторном жилище мироздания! Он говорит: «Живет в просторном жилище мироздания, занимает свое подобающее в нем место, идет по великому его пути; когда удовлетворено его желание на официальную должность, он воплощает в жизнь свои принципы вместе со всеми; когда такое его желание посрамлено, он воплощает их в жизнь в одиночку; богатство и почести не способны развратить его, бедность и посредственные условия жизни не заставят его измениться, власть и сила не могут поставить его на колени: таков по-настоящему великий человек».
Такое возвеличивание ученого представляется не просто вопросом абстрактного принципа. Без него вполне определенно было не обойтись в борьбе за влияние и власть, которая шла между учеными и аристократами. Конфуций советовал правителям передать бразды управления своими министрами мужчинам добродетельным, способным и образованным. Немного позже, как мы уже убедились, традициями, касавшимися легендарных императоров, утверждалось, будто в древности даже правителей выбирали за их достоинства, а не родовитость; фактически они служили иллюстрацией того, что наследственные правители были всего лишь самозванцами, восседавшими на престолах без достаточного на то основания. В трактате «Мэн-цзы» мы находим однозначное утверждение о великом превосходстве ученых над наследными аристократами.
Тем самым создавался фундамент для солидного утверждения особого положения учителя в китайском обществе. В Китае любой учитель пользуется великим уважением; и мы находим у Мэн-цзы высказывание о том, что наставник правителя занимает положение, приравниваемое к отцу или старшему брату, то есть считается скорее его сюзереном, чем вассалом. Пользуясь таким утверждением и собственными убеждениями в своей ценности, кое-кто из конфуцианцев потребовал от правителей, при которых они служили советниками, самого трепетного внимания к себе. Мэн-цзы рассказал, что внука Конфуция по имени Цзы Сы постоянно сопровождал человек, обязанность которого заключалась в том, чтобы уверять его в уважении со стороны князя Лу; иначе Цзы Сы грозил покинуть его двор. Мэн-цзы к тому же поведал нам о том, что этот внук Конфуция очень оскорбился, когда его князь однажды предположил, что они могли бы стать друзьями; Цзы Сы с порога отверг такого рода оборот событий. Вообще-то, Мэн-цзы утверждает, что добродетельным правителям древности даже не разрешали надоедать достойным ученым частыми посещениями, если только они не доказывали своего самого искреннего почтения к ним.
