Мэн-цзы говорит, что ему нужно сдерживать свои желания до того предела, который составляет один только здравый смысл. Человек, преследующий слишком много целей, только понапрасну будоражит свой рассудок и рискует ничего из задуманного не достигнуть. Но при всем при этом ничего предосудительного в желаниях как таковых Мэн-цзы не видит. Во время знаменитой беседы Мэн-цзы с лянским царем тот признается, что считает себя неспособным к воплощению в жизнь конфуцианских идеалов, потому что стыдится признаться в многочисленных пагубных пристрастиях – тяге к доблести, музыке, богатству, к женщинам. Мэн-цзы уверяет его, однако, в совершенной естественности таких пристрастий, а также в том, что они не принесут ничего страшного, если царь, следуя естественным порывам человеческого сочувствия, позволит своему народу тоже получать от них удовольствие. Тем самым воспитание доблести будет служить защите его государства и народа; ему следует позаботиться о том, чтобы его народ точно так же, как он сам, получил возможность наслаждаться музыкой и хозяйственным ведением; и, раз уж ему так нравится общение с женщинами, царь должен позаботиться о появлении у его народа возможности создавать семьи и совокупляться в свое удовольствие.
Мы знаем, что Мо-цзы предлагал избавиться от всех эмоций. Конфуцианцы считали это одновременно невозможным и нежелательным. Ведь они считали эмоции, если их направить в конструктивное русло, самым надежным средством принуждения к высоконравственному поведению. Они себе не представляли, как можно за счет исключительно умозрительного принципа категории «вселенской любви» Мо-цзы в сложной обстановке заставить человека поступать самоотверженно? Именно поэтому Конфуций настаивал на необходимости «дисциплины посредством ли», причем в дополнение к тренировке интеллектуальных способностей. По той же самой причине Мэн-цзы утверждал, что только на образованного человека можно рассчитывать, когда дело коснется добродетели в условиях хозяйственной нужды.
Под «образованием» Мэн-цзы по большому счету подразумевал воспитание у человека нравственных начал. Задачей такого воспитания ставилось предохранение в нетронутом виде изначального человеческого естества. Он сказал: «Людей от птиц и зверей отличает очень немногое; обычные люди эти отличия отвергают, возвышенные люди их берегут». Он продолжает так: «Великим человеком считается тот, кто сохраняет свою детскую душу». Как бы то ни было, но Мэн-цзы признает необходимость воспитания и развития врожденной тяги к нравственности, что он называет «началом» достоинств, именно ради достижения их полной отдачи. Результаты воспитания приходят совсем не сразу в виде нравственного возрождения или вспышки озарения. Наоборот, они видятся итогом суммарных поступков человека в его повседневной жизни. Следовательно, говорит Мэн-цзы, надлежащее воспитание эмоционального естества можно осуществлять только лишь постоянным «накоплением добродетели». Мо-цзы предупредил, что человек должен вести себя нравственно даже в полнейшем одиночестве, так как повсюду «обитают призраки и духи, которым все про всех известно». Мэн-цзы сказал бы, что всегда нужно поступать нравственно, потому что все, совершенное нами, обернется благом или бедой в формировании нашего характера.
Раз уж все люди добры, причем одинаково добры при рождении, откуда берутся злодеи? Мэн-цзы приводит сравнение, которым потом воспользовался Иисус, и обращает внимание на следующее: если посеять одинаковые зерна в нескольких разных местах, то те зерна, что падают в плодородную и достаточно увлажненную почву, принесут богатый урожай. А те, что попали в тощую почву или получали недостаточный полив, большого урожая не дадут. Люди точно так же отличаются в силу разных условий, в которых они воспитывались. Следовательно, решающую роль при взращивании приличного населения играет создание максимально благоприятных условий. Если кому-то хочется, чтобы ребенок разговаривал на наречии Ци, рекомендовал Мэн-цзы, пусть он его отправит в царство Ци, где все вокруг будут общаться на этом наречии. Точно так же всем желающим обрести добродетели хотелось бы посоветовать общаться исключительно с добродетельными людьми. Мудрый правитель, решивший обзавестись добродетельным народом, не обойдется без того, чтобы создать для него условия, в которых нужные добродетели произрастают и расцветают. Ведь крайняя нужда оставляет на рассудке и в душе людей свой страшный след точно так же, как изнуряет их тела.
Так получается, что в разделе философии Мэн-цзы, посвященном человеческому естеству и его психологии, можно отыскать много сходства с представлениями, проповедовавшимися Конфуцием. Великий вклад Мэн-цзы состоит в том, что он проложил и во многом развил догадки, всего лишь намек на которые содержится в высказываниях первого китайского Учителя. Конфуций, однако, как кажется, никогда не говорил с некоей определенностью о доброте человеческого естества. Возможно, такой вопрос просто не возникал; возможно, врожденные осторожность и чувство такта отвратили Конфуция от заявления, которое при толковании в манере крайностей могло бы вызвать нежелательные последствия.
Мэн-цзы, не связанный подобными запретами, развил свою теорию до ее логического предела, и даже за его рамки. Таким образом, он заявил: «Человек есть мера всех вещей». (Сравните с Пифагором.) Другими словами, человеческое врожденное естество не только безупречно, но и представляет собой своего рода микромир, представляющий или содержащий суть всех вещей. Отсюда логически вытекает то, что Мэн-цзы охарактеризовал следующим образом: «Тот, кто познал в совершенстве свое естество, познал Небеса». Значение данных высказываний вызывало бесконечные споры в китайской литературе на протяжении двух тысячелетий. И от нас не требуется здесь пытаться определить, подразумевал ли Мэн-цзы, что кто-то может через одно только самокопание познать природу мироздания вокруг себя, или он просто подразумевал, что кто-то может таким манером познать принципы высокой нравственности, выше которых ничего не существует.
В обоих случаях при таком раскладе Мэн-цзы рвал (подсознательно, разумеется) с Конфуцием, который однозначно причислил размышления к неадекватным занятиям и обратил внимание своих учеников на важность широкого обзора и критического исследования всего происходящего в мире.
Можно привести еще несколько высказываний из трактата «Мэн-цзы», в которых он явно еще дальше отходит от изначального конфуцианского догмата. Определенными аспектами формы, а также содержания этих высказываний предполагается возможность того, что они на самом деле Мэн-цзы не принадлежат, а были добавлены в тексты его бесед позже посторонними людьми. В любом случае они приближаются к способу мышления, называемому «даосизмом», служащему предметом рассмотрения в следующей главе.
Глава 6
Мистический скептицизм даосов
До данного момента мы имели дело по большому счету с единым мнением по проблемам мироздания. Конфуций, Мо-цзы и Мэн-цзы разошлись во мнении по многим вопросам, но они одинаково с большой серьезностью относились к задаче превращения нашего мира в предельно удобное место для жизни людей. Все они полагали, что достойный человек должен готовиться отдать, если потребуется, собственную жизнь ради благополучия человечества. Конфуций, спору нет, на самом деле говорил о необходимости восстановления человеком сил, и он полагал, что удовольствия жизни сами по себе представляются благом; при всем при этом он оставался абсолютно серьезным человеком. По мере развития конфуцианства у его сторонников оставалось все меньше уравновешенности и гибкости, присущих их Учителю. К тому же от человека требовали, чтобы он все полнее посвящал себя установленному кодексу поведения во имя мира, который он не создавал.
