Аристократы, понятное дело, такого рода серьезным отношением к делу не отличались; зато они хотели осуществить деспотический контроль над человеком и превратить всех своих вассалов в рядовые пешки для своих игр, которые они затевали ради приобретения политической, военной и экономической мощи. У зажатого между князьями и философами человека оставалось совсем мало шансов для сохранения души в своем собственном единоличном распоряжении.
Поскольку род людской создан таким, какой он есть, остается ждать от него того, что кто-то из его представителей продемонстрирует тягу к мятежу. Они-то и устраивали мятежи; и их восстания легли в основу, на которой выросла весьма заметная и занимательная философия, известная нам под названием «даосизм». Один китайский философ наших дней сказал, что даосизм «представляет собой естественную и неизбежную противоположность самодовольной стадности конфуцианства».
Кое-какие склонности к таким мятежам можно проследить в прошлом Китая во временах еще до появления Конфуция с его учением. Очень трудно было почувствовать себя самостоятельным человеку, жившему в условиях тщательно организованного феодального общества, однако в старинных китайских летописях уже встречается несколько легенд, которые можно считать повестями об отшельниках. В исходном тексте китайской классики под названием «Ицзин» («Книга перемен») мы находим упоминание о «человеке, не находившемся на службе ни у царя, ни у феодала, так как он служил исключительно своим собственным высшим духовным ценностям».
Такой мятеж в самом откровенном виде встречается нам через сотню лет после кончины Конфуция. На память придет упоминание Мэн-цзы о некоем Ян Чу как одном из самых популярных философов его времени, когда он утверждал, будто все, кто не принадлежал к конфуцианцам или монетам, причислялись к последователям Ян Чу. О его представлениях Мэн-цзы говорит только следующее: «Ян придерживается идеи эгоизма. Если ему посулят блага всего мира всего лишь в обмен на волос из его головы, он и то откажется им поделиться». В одном литературном труде периода династии Хань говорится, что сторонники философии Ян Чу выступали с позиции «предохранения целостности человеческой индивидуальности, обитающей в согласии с реальностью и сторонящейся ловушки вещизма».
Существует намного более полный трактат, в котором якобы приводятся слова самого Ян Чу, которые появляются в виде главы даосского труда под названием «Ле-цзы». К несчастью, «Ле-цзы» теперь по большому счету считают подделкой, предположительно состряпанной на много сотен лет позже времен Ян Чу, жившего, как полагают историки, в IV столетии до н. э. Кое-кто из ученых, однако, верит в то, что вразрез с распространенным убеждением в подделке данного труда в целом его раздел, посвященный Ян Чу, может содержать подлинные сведения, сохранившиеся с древнейших времен; эти ученые обращают внимание на то, что в «Ле-цзы» можно отыскать кое-какие высказывания, вполне похожие на речи данного мудреца. Момент выглядит весьма запутанным. Эти разделы «Ле-цзы» могут оказаться не чем иным, как попыткой древних философов восстановить высказывания, которые вполне мог изречь в свое время Ян Чу, а также выразить ощущения, с которых началось зарождение философской мысли даосов. Кто бы ни был их автором, эти высказывания представляют огромный интерес. В «Ле-цзы» мы читаем:
«Ян Чу сказал:
«Человек живет не больше сотни лет, причем сто лет проживает меньше одного человека на тысячу. И даже тот, кому отведено сто лет жизни, половину жизни проводит беспомощным ребенком или стариком с помутившимся рассудком. Из остального времени половину он тратит на сон или впустую на протяжении дневного бодрствования. Еще половину остающегося времени он страдает от боли, недуга, горестей, разочарований, смертей близких людей, утрат, забот и страхов. За десять лет и даже больше у него найдется едва ли один час, который он проживает в покое с собой и окружающим миром, свободным от любых терзаний.
Для чего человеку дается жизнь? Какая от нее для него радость? Дается ли она для красоты и богатства? Или для звука и цвета? Но вот приходит время, когда красота и богатство больше не отвечают потребности души, когда избыток звуков и цвета вызывает только усталость глаз и навязчивый шум в ушах.
Неужели жизнь дана нам ради того, чтобы мы пугливо подчинялись придуманным сановниками законам и боялись предусмотренных ими наказаний, а теперь еще нас побуждают к неистовым поступкам обещаниями наград и земной славы? Мы отдаем себя никому не нужной безумной усобице в погоне за пустой похвалой текущего момента, изобретаем всякие причуды, чтобы хоть как-то сохранить у потомков воспоминания о нашей репутации после нашей же смерти. Мы продвигаемся в мироздании в узком заданном русле, занятые мелкими заботами, бросающимися в глаза и остающимися на слуху, размышляем о наших предубеждениях, проходим мимо радостей жизни, даже не осознавая, что упускаем что-то ценное. Ни на мгновение нам не удается испытать пьянящее действие вина свободы. Мы на самом деле лишены свободы до такой степени, будто лежим на полу темницы, заваленные цепями.
В старину люди знали, что жизнь даруется без предварительного предупреждения, и точно так же внезапно мы ее лишаемся. В те времена люди следовали своим естественным наклонностям и давали волю всем своим телесным потребностям. Им неизвестна была тяга к земной славе. Они шли по жизни, следуя естественным побуждениям и получая от нее удовольствие. Раз уж их не заботила слава после смерти, люди в старину стояли выше людского закона. Их совсем не заботили такие категории, как слава и похвала, придут ли они раньше или позже, продлится ли их жизнь дольше или скоро закончится».
Ян Чу сказал: «При жизни все твари отличаются, и только смерть всех их уравнивает. При жизни они демонстрируют мудрость или глупость, благородство или низость; в смерти все они одинаково смердят, гниют, разлагаются и пропадают с лица земли… Таким манером несметное число вещей выглядят одинаковыми при рождении, а после смерти снова становятся одинаковыми. Все они одинаково мудры, одинаково глупы, одинаково благородны и одинаково низки. Кто-то проживает 10 лет, другой – 100, но все они неизбежно умирают. Добродетельный мудрец после смерти выглядит точно так же, как скончавшийся порочный деревенский дурачок. При жизни они числились [мудрыми царями] Яо и Шунем; а после смерти превратились в разложившуюся плоть на костях. При жизни они числились [жестокими тиранами] Цзе и Чжоу; после смерти точно так же превратились в разложившуюся плоть на костях. И гнилые кости все похожи; кто попытается отличить их? Так что давайте использовать каждый момент нашей жизни с наибольшей отдачей. У нас нет времени переживать о том, что ждет нас после смерти».
В таких умозаключениях отсутствует что-то новое; что-то подобное с большой долей вероятности можно отыскать в литературных памятниках любого народа. В конечном счете они сводятся к тому, что человек приходит в мир, который создал не он, и ему не дано его до конца понять. При жизни поступки человека сковываются возложенными на него обязанностями, и к тому же его преследуют всевозможные страхи, поэтому человек превращает свою жизнь в еще большую муку, когда требует от себя и своего рассудка достижений, на которые он в силу их природы не способен. Судья Оливер Уэнделл Холмс в письме другу поделился некоторыми наблюдениями, весьма сходными с умозаключениями Ян Чу, завершающимися следующим выводом: «Хотелось бы знать, можно ли считать в глобальном плане человеческую мысль важнее его нутра?»
