Самым замечательным в этом деле можно назвать постоянное заимствование Моу-цзы высказываний из канона «Лао-цзы» в поддержку буддизма. Для обозначения буддистской «нирваны» он использует термин у еэй, встречавшийся нам раньше в качестве «созерцательного бездействия» (буквально переводимого с китайского языка как «неделание»). В своем толковании буддизма он прибегает к помощи прочих даосских понятий. Создается такое впечатление, будто Моу-цзы видит в буддизме всего лишь вариант учения даосов, только древнее и шире.
Даосизм и буддизм в представлении китайских обывателей выглядели чем-то единым. В переводе буддистских манускриптов использовалось множество даосских терминов, и многие китайцы изучали даосизм и буддизм одновременно. Буддисты проявляли зачастую большую терпимость к даосизму, и они даже иногда выставляли в своих храмах изваяния даосских божков.
Даосизм во времена позднего периода династии Чжоу и династии Хань впитал огромный объем китайских магических обычаев и традиций народных верований, превратился в повторение буддизма через сооружение храмов, появление монахов, монахинь, манускриптов и учений, во многих отношениях поразительно сходных. Даосы, однако, не проявляли той терпимости к буддистам, которую те проявляли к ним; возможно, в силу обширного заимствования у буддизма их мучили угрызения совести. Даосы утверждали, будто Лао-цзы посетил Индию, и там он воспитал Будду, поэтому буддизм следует считать не чем иным, как дочерним учением даосизма. Буддисты и даосы обычно вступали в соревнование за влияние при китайском дворе, и даосы очень часто выступали в качестве подстрекателей мер правительства по ограничению распространения буддизма в Китае.
Нам уже известно, что ранний буддизм иногда называют «хинаяна буддизмом». Это название ему присвоили поборники варианта буддизма, появившегося позже того, который они назвали «махаяной». Это слово на санскрите означает «большая колесница»; предыдущий вариант буддизма «хинаяна», чтобы не вносить путаницы, они покровительственно назвали «малая колесница». Махаяна могла получить популярность в Индии где-то в начале христианской эры. Его самое существенное отличие заключается в том месте, которое в нем занимает понятие бодхисатвы (буквально «существо, стремящее к просветлению»). Бодхисатвой считается существо, способное погрузиться в состояние нирваны и превратиться в Будду, добровольно отказывающееся от этой привилегии, чтобы жить среди еще непросветленных существ мироздания и заниматься их спасением. Его относят к героическим персонажам, почитаемым и даже удостоенным поклонения за их страдания, тяжкий труд и сострадание к остальным людям. Приверженные махаяне буддисты считают стремление к личному обретению нирваны, которой характеризуется хинаяна, проявлением эгоизма.
Махаяна в целом служит потаканию простонародным вкусам тем, что ее последователи до высшей степени подняли те суеверия и мифологических персонажей, которых подзабыли при раннем буддизме. Мы к тому же находим в махаяне великое множество метафизических домыслов, касающихся категории предметов, обсуждать которые Будда отказывался потому, что, как он сам сказал, они никому не нужны. Смущающей проблеме различия между этими двумя учениями специально посвящен один из знаменитейших манускриптов махаяны. В нем приводятся слова самого Будды о том, что сначала он проповедовал догмат хинаяны, так как люди еще не были готовы к усвоению высшей истины той же махаяны.
Так получается, что в первых буддистских манускриптах, переведенных на китайский язык, описывалось учение хинаяны, а кое-какие сведения о махаяне перевели уже во II веке н. э., и львиная доля переводов после V века касается той же махаяны.
Несмотря на то что буддизм получил известность в Китае к началу христианской эры, а возможно, еще раньше, это все выглядит так, что его влияние на китайские эрудированные круги на протяжении еще нескольких веков практически ничего не значило. В китайской литературе упоминания о нем встречаются совсем редко вплоть до III столетия. Среди народных масс, однако, буддизм получал широкое распространение. Особенно плодородную почву для продвижения новой веры обеспечивали народы с севера и запада, вторгшиеся в Китай и захватившие царства, которыми правили в качестве завоевателей. Некоторые из их правителей превратились в ревностных новообращенных, и мы располагаем сведениями о том, что к 381 году девять десятых населения Северо-Западного Китая причисляли себя к буддистам. Знаменитый индийский монах Кумараджива в самом начале V столетия получил назначение государственным сановником в самом крупном в свое время городе мира Сиани; он организовывал учреждение, в которое набрал несколько сотен монахов, которым поручил перевод 94 буддистских трактатов, и сам контролировал их работу. Приблизительно в это же время один китайский император, вотчина которого теперь ограничивается Южным Китаем, обратился в буддистскую веру.
Сто лет спустя император У-ди (правил в 502–549 гг.), основавший династию Лян, начал свое правление в качестве конфуцианца, но через несколько лет приобщился к буддизму. Он читал публичные лекции по буддистским манускриптам, создал первое собрание буддистского канона на китайском языке, написал собственные труды по буддизму и три раза удалялся в монастырь. Он к тому же выпустил указы, которыми запретил принесение в жертву животных, противоречащее буддистскому учению вселенской любви. В дальнейшей китайской истории многие императоры и императрицы принадлежали к буддистам.
Стремительно множились храмы и росло число монахов, а верующие люди передали храмам просторные земельные владения. Случившийся уход большого количества подданных из сферы производства и изъятие крупных участков сельхозугодий из налоговых ведомостей вызвали серьезные тревоги в официальных кругах. В 845 году император, исповедовавший даосизм, распорядился сровнять с землей больше 40 тысяч буддистских храмов, вернуть к светской жизни 260 тысяч монахов обоего пола, освободить 150 тысяч храмовых невольников и конфисковать огромные площади земли, принадлежащие храмам. Эти числа могут показаться завышенными, но все равно по ним можно судить о масштабе распространения китайского буддизма в Поднебесной. Ни этот декрет, ни разрозненные прочие попытки подавления буддизма серьезным успехом не увенчались.
К буддизму приобщали не одни только худородные сословия и императоры. По мере накопления инерции магистрального движения на протяжении первого тысячелетия христианской эры все больше лучших умов Китая стало обращаться к буддизму. В XI веке знаменитый реформатор и государственный деятель Ван Аныпи (табличка с его именем после кончины помещена в конфуцианском храме рядом с табличкой Мэн-цзы) сожалел о том, что ученые за идеями обратились к буддизму и даосизму. Заметим, что его собственный сын написал трактаты одновременно по даосизму и по буддизму. В XII веке Чжу Си, считающийся основателем современной конфуцианской ортодоксии, утверждал, что образованным мужам пришлось обратиться к даосизму и буддизму в поисках новых религиозных и этических концепций.
Быть может, поразительнейшим показателем мощи влияния буддизма следует назвать то, что, пока немногие ученые конфуцианцы продолжали осуждать его как иноземное суеверие, конфуцианские храмы с VIII до XVI века украшали изображения Конфуция, его учеников и прочих достойных персонажей в порядке, заметно напоминавшем расположение изображений в буддистском храме. По поводу такого сходства европейский китаевед Джон К. Шрёк говорит, что «о каком-то совпадении тут говорить трудно».
