Таким образом, в конце правления династии Мин и с приходом к власти династии Цин (то есть маньчжурской династии) огромное количество китайских ученых находилось в более или менее откровенной оппозиции своему правительству. Многие из них к тому же выступали против притеснения народа, причем кое-кто из несговорчивых ученых отдал свою жизнь за это дело в лучшей конфуцианской традиции. Естественно, что кто-то из них решился выступить против течения в конфуцианской ортодоксии, поддержанного властями, а именно – против неоконфуцианства. Ху Ши (один из ведущих китайских философов и мыслителей XX века. – Пер.) поделился своими наблюдениями о том, что «неоконфуцианство, получившее развитие в единой империи в условиях самодержавия, в качестве политической философии упустило демократический дух классического конфуцианства и служило в основном укреплению положения деспотии». Как раз при ненавистной династии монголов комментарии Чжу Си к нескольким классическим произведениям впервые легли в основу официального стандарта для проведения государственных испытаний чиновников.
Можно предположить, что фактор западного влияния, тогда еще находившегося в зачаточном состоянии, играл некоторую роль в формировании реакции сопротивления неоконфуцианства, причем очень забавным способом. Незадолго до наступления XVII столетия доступ на территорию Китая получили несколько миссионеров-иезуитов. Благодаря своим знаниям, пригодившимся в Поднебесной, кое-кто из них занял в китайском правительстве весьма важные посты. Главной своей заботой они считали обращение китайцев в христианство. Ради достижения своей цели, а также в силу своего ума и любознательности они досконально изучили китайскую литературу и философию. В результате некоторые из них вынесли необычайно глубокое впечатление от философии Конфуция, которую они объявили очень близкой к христианской морали. Одновременно они предположили, что метафизику неоконфуцианства ее авторы вывели совсем не из произведений Конфуция, а из манускриптов буддистов.
Известно, что эти грамотеи-иезуиты поддерживали как минимум опосредованное общение с некоторыми китайскими учеными, выступавшими против неоконфуцианства. Последовательность событий выглядит таким манером, что представляется возможным в определенной степени влияние на китайское философское движение со стороны критиков из числа иноземных сторонних наблюдателей. К тому же оказывается так, что китайские философы переняли у иезуитов научные методы в таких областях, как языковедение, игравшее некоторую роль в становлении их движения.
Нам, на Западе, не стоит слишком хвалить своих предков за возможное влияние на ход развития китайской философии, зато придется признать еще одну точку зрения, упоминающуюся у нас весьма редко. Сведения о китайской философской мысли и атрибутах, сообщавшиеся иезуитами в посланиях назад в Европу, тоже оказали свое влияние на таких знаменитых европейских деятелей, как Готфрид Лейбниц, Вольтер, Франсуа Кёнэ, Оливер Голдсмит, и массу других. Нам не следует преувеличивать роль китайской философской мысли в развитии таких идей всеобщего равенства, как те, что приобрели конкретную форму во время Французской революции, но свою роль она все-таки сыграла, пусть даже в виде катализатора тех событий.
Школа революционных мыслителей, появившаяся в начале правления династии Цин, получила известность как школа учения Хань по причинам, которые мы рассмотрим позже. Ее старейшего представителя, часто считающегося основателем, звали Гу Яньу
[11]. Он родился в 1613 году в семье, давшей Китаю многочисленных ученых и чиновников периода правления династии Мин. В детстве его отличали упрямство и независимость характера, зато он прекрасно учился и постепенно заслужил славу выдающегося ученого. Он обладал критическим настроем, в отличие от большинства ученых его времени, и прочитал огромное количество произведений даже в такой неакадемической (для Китая) области, как экономика и военная стратегия.
Последний предмет ему очень пригодился, когда пришлось помогать в организации защиты его родного города от вторгшихся маньчжуров. Но он все равно пал во время отсутствия в нем Гу Яньу. Его кормилица, которой он был многим обязан, и питал к ней большую привязанность, отказалась жить под властью маньчжуров; она заморила себя голодом до смерти, тем самым дав понять сыну, чтобы он ни в коем случае не пошел в услужение к Цинам. Он боролся с маньчжурами до тех пор, пока они не утвердились на его земле, и после этого отправился в путешествие по стране, работал на различных предприятиях, на которых проявил себя одаренным руководителем товарного производства. Однако реальное дело интересовало его мало, и говорят, что он начал собирать деньги на финансирование революции против маньчжуров, на которую он надеялся. Ему пришлось познать тюрьму, но позже маньчжуры предложили ему поступить на государственную службу. Он ответил: «Если будете настаивать, я наложу на себя руки».
В 1679 году он поселился в небольшом городе, где занялся наукой и преподаванием. Скончался Гу Яньу в 1682 году.
Как ученый Гу Яньу не ограничивал себя узкой сферой исследований, он собирал и сопоставлял информацию, накопленную во время многочисленных путешествий и прочтения книг на всевозможные темы. Тем самым он внес существенные коррективы в зауженный классический процесс научных исследований своего времени. Его величайшим вкладом можно назвать исследования в области фонетики, в которой он продолжил и обогатил труд своих предшественников; он популяризировал использование фонетики в качестве инструмента филологических и исторических исследований. К тому же он получил признание в качестве географа с историческим уклоном, а также коллекционера и исследователя древних надписей на камне и бронзе.
Как философ он энергично травил неоконфуцианство Лу Сяншаня и Ван Янмина, в которых однозначно видел должников дзен-буддизма, позаимствовавших у этого вероучения основные догмы. Он заметил, что большинство его современников, погрузившихся в исследования неоконфуцианства, практически не обращали внимания на проявления зла, разлагавшие правительство династии Мин и угнетавшие народ. Им к тому же было нечего противопоставить вторжению маньчжурских орд. Хуже всего, с его точки зрения, было то, что многие из них с большой охотой предложили свою преданность и услуги навязанному иноземному режиму. Он писал:
«Увы, ученые прошлого века и еще раньше постоянно говорили о «разуме» и «человеческом естестве», но при этом настолько путались, что не могли толком их объяснить. Конфуций редко говорил о «судьбе» или «благодеянии», а его воспитанник по имени Цзы-гун никогда не слышал, чтобы учитель говорил о «человеческом естестве» или «Пути Небес»… Ученые сегодня стали совсем другими, не такими, как раньше. Они… подолгу рассуждают о «разуме» и «человеческом естестве», но пренебрегают методом Конфуция по «изучению как можно большего объема предметов и запоминанию освоенного» ради поиска «общего принципа, их объединяющего». Позабыв о том, что вся страна погружена в горе и нищету, они ни словом не упоминают о бедствиях своего народа, зато проводят все свое время в разглагольствованиях о «возвышенном», «ничтожном», «сущем» и «общем».
