Причина такого поведения заключается в том, что со времен династии Сун в нашу жизнь внедрилась привычка считать ли неким сущим понятием, дарованным Небесами и укоренившимся в рассудке. В результате те, кто позволяет себе обозначенные выше поступки, считает свои примитивные суждения воплощением ли. Следовательно, люди нахрапистые, пользующиеся влиянием и положением в обществе, а также бойкие на язык, присваивают себе право на обладание ли, тогда как люди слабые и робкие, неспособные на жаркие дебаты, оказываются побитыми тем же самым ли. Увы!..
Сюзерены помыкают вассалами под знаменем ли, а те, кто возрастом постарше и принадлежит к аристократическому сословию, используют то же самое броское словечко ради выдвижения претензий к тем, кто помоложе, и к простолюдинам. Даже прекрасно зная, что не правы, они настаивают на своей якобы правоте. Но если вассал, младший по возрасту человек или простолюдин попытается возразить, утверждая, что ли на его стороне, тогда даже в случае его правоты его осудят просто за неповиновение…
Когда человека осуждают по закону, всегда находятся те, кто проявляет к нему сострадание. Но когда его осуждают по критерию ли [вселенскому принципу абстрактной справедливости как таковой], кто может испытать к нему какую-либо жалость?.. Где в «Шестикнижии» или трудах Конфуция с Мэн-цзы указано, что ли представляет собой такой внешний объект, существующий вне пределов человеческих чувств и желаний, а также предназначенный в зародыше их подавлять?»
Вместе с Мэн-цзы и современными психиатрами Дай Чжэнь полагал, что человеческие желания следует не подавлять, а согласовывать с общественными нуждами. Он писал: «Конфуцианский благородный муж просто пытается уложить человеческие желания в правильное русло. Бесполезно пытаться управлять течением реки тупым его перегораживанием. Если перегородить его с востока, оно прорвется на западе; или даже хуже: оно сметет вашу запруду и создаст неконтролируемый паводок. Точно так же при попытке насилия над собой или управления другими людьми примитивным подавлением человеческих желаний можно преуспеть в обуздании этих желаний на некоторое время, но в конечном-то счете они неизбежно обойдут все преграды. Подобных поступков конфуцианский благородный муж позволить себе не может. Вместо этого он сосредоточивает свое внимание на правильном пути и неуклонно побуждает людей поступать только так, как предназначается этим путем».
В представлении Дай Чжэня, равно как Конфуция и Мэн-цзы, Путь (Дао) служит способом человеческого сотрудничества ради всеобщего блага. «Добродетельный муж, – говорил Дай Чжэнь, – стремится прожить свою собственную жизнь полноценно, помогает остальным людям тоже прожить свою жизнь сполна». «Прежде чем переходить к каким-либо действиям в пользу постороннего человека, следует трезво задать себе такой вот вопрос: «А мне надо, чтобы кто-то делал ради меня что-то подобное?» Прежде чем поручать постороннему человеку какое-то дело, следует трезво спросить себя самого: «А я мог бы с ним справиться?»
Если бы таким самым духом прониклось правительство, никакой деспотизм конечно же не выжил бы в нашем мире. Дай Чжэнь писал: «Увы! Нынешние мужчины перестали думать. Путь совершенномудрых существовал ради возможности для каждого человека во всем мире выражать свои чувства и удовлетворять свои желания. В результате миром управляли вполне толково». Но позже конфуцианцы, сетовал он, скроили из своей философии самую настоящую смирительную рубашку, предназначенную для того, чтобы скрутить и погасить устремления человеческой души.
Дай Чжэнь служил при дворе императора Цяньлуна и пользовался его большим благоволением. Этот император отличался исключительной последовательностью в своих усилиях по искоренению любых подстрекательств к мятежу. Поэтому он приказал уничтожить множество книг, причислив их к бунтарским прокламациям. Напрашивается такой вот вопрос: а читал ли он когда-нибудь очерки Дай Чжэня с нападками на философские основы деспотизма?
Если он читал, то ничего опасного в них не увидел, да и особых причин для тревоги в них по большому счету не наблюдалось. Однако какими бы самостоятельными отдельные китайские ученые ни притворялись, основная масса интеллектуалов Поднебесной продолжала традицию ортодоксальной философии, которая позволяла им преодолевать систему государственных испытаний, оказавшуюся неприступной для Дай Чжэня. Когда проблемы мира приобрели слишком сложный вид, большинство из них обращались к абстракциям неоконфуцианства ради «утешения служителей науки».
Как это ни парадоксально, предельно критический настрой научных кругов при династии Цин подвиг многих обладателей самых острых умов к отказу от рассмотрения политических, социальных и экономических проблем в пользу рассмотрения более конкретных предметов.
С самого начала правления династии Цин возникло мощное и растущее в масштабах движение, ориентированное на критическое исследование первых комментариев и древних текстов, которые обеспечивали обоснование авторитета трудов ученых постарше и потому понадежнее, чем произведения неоконфуцианцев. Как мы уже убедились раньше, Гу Яньу внес громадный вклад в изучение фонетики. Опираясь на фундаменты, возведенные учеными конца династии Мин, Гу Яньу преуспел в восстановлении древнего произношения большого количества иероглифов, долгое время остававшегося неизвестным. Так выглядел всего лишь один из инструментов, примененных учеными при династии Цин в их беспримерной деятельности по критическому осмыслению памятников древней литературы, когда они обнаруживали подделки, устраняли старые проблемы и даже в некоторых случаях воссоздавали давно утраченные тексты.
Самые ранние толкования, посвященные произведениям китайской классики, относятся к времени правления династии Хань. Приводилось такое обоснование, что толкователи, служившие при дворе династии Хань, ближе всего по времени находились к срокам написания классических китайских трактатов, поэтому они должны были разбираться в них лучше всех последующих поколений философов. Таким образом, толкования философов времен династии Хань получили признание как наиболее достоверные. Поэтому данное направление науки династии Цин получило название «школы ханьского учения».
Представители этой школы не могли похвастаться литературными изысками и метафизическими разглагольствованиями. Они делали акцент на индуктивные исследования (основанные на выявлении закономерностей в эмпирических данных). Критический разбор текстов в Китае прижился давно, но ученые при династии Цин подняли его на новую высоту совершенства. Чарльз С. Гарднер писал, что «китайцы ничуть не уступают представителям западной науки в вычленении сферы текстовой или предварительной критики, то есть в той дисциплине, которая касается установления подлинности, места и значения текстов, но без их исторической оценки и утилизации».
Ученые времен династии Цин использовали филологию, текстовой и (до меньшей степени) исторический разбор, а также эпиграфику (вспомогательная историческая и филологическая дисциплина, изучающая древние и средневековые надписи на камне и т. п.), чтобы продвигать свои исследования в политическую, социальную и экономическую сферу. Одновременно они занимались исследованиями истории и классики. Представители школы ханьской науки как таковой в первую очередь, однако, заботились об использовании всех имеющихся в их распоряжении средств в интересах дискредитации письменных произведений неоконфуцианцев и материалов, лежащих в основе их исследований. Трудились они и на поприще исследования трудов времен династии Хань, считавшихся наиболее подлинными.
