Дождь на улице усиливался, поднялся ветер. Даниле пришлось собрать всю волю, чтобы заставить себя выйти из теплого кафе. Данила брел по улице, поджимая ноги, что, впрочем, ничуть не спасало ни от холода, ни от иронических взглядов прохожих; потом он плюнул и, войдя в образ городского сумасшедшего, пошел уже как ни в чем не бывало: да, а я всегда хожу в октябре в сланцах, что такого? Увидев продуктовый магазин, он вошел в него. Пожилой дядька-охранник на входе, заметив необычного покупателя, изменился в лице и почетно сопровождал его из отдела в отдел: из молочного во фруктовый, хлебный, ну а уж в спиртной так прямо побежал, едва не обгоняя Данилу. Под его подозрительным взглядом Данила покидал в тележку батоны, фрукты, кефир и, наконец, поддразнил охранника, схватив бутылку дорогого коньяка. Пожилая кассирша на кассе, выразительно поглядев на странного чудака в сланцах, поджала густо накрашенные губы – ну ты даешь, парень! – и переглянулась с охранником.
С пакетом, полным продуктов, и длиннющим багетом под мышкой, не входившим в пакет, Данила похлюпал по лужам к магазину одежды, находящемуся через дорогу. Вход в магазин, оказавшийся жлобским бутиком, преграждал квадратный охранник, суровостью лица превосходивший даже своего коллегу из продуктового.
– Все нормально, дядя, – усмехнулся Данила, помахивая батоном. – Я платежеспособен.
«Квадратный» вытаращился, но пропустил Данилу. Две девицы-продавщицы, которым Данила сказал, что он погорелец (сгорело все, барышни, не осталось даже сменных трусов), быстро подобрали ему и трусы, и прочий прикид по размеру, сезону и новому образу жизни. Данила переоделся здесь же в примерочной, с особенным удовольствием надев ботинки (а холодно в ваших широтах, впору переходить на валенки!); выходя из магазина, он вручил «квадратному» свои сланцы: держи, браток, будешь носить!
И хотя теперь он выделялся из толпы разве что загаром (обычный парень в обычной одежде возвращается домой после рабочего дня), его самоощущение ничуть не изменилось: он по-прежнему чувствовал себя здесь «попаданцем» – чужаком в чужой стране.
Ему не хотелось ни гулять по чужому городу, ни возвращаться в чужую квартиру, а хотелось туда, к океану, – кататься на серфе, рассекая волны: красивейший закат, свобода! Но серую Москву, озябших прохожих, свинцовую осень было не отменить. Данила остановился посреди улицы, откусил батон и вздохнул: да ведь тут со скуки сдохнешь!
Чтобы хоть как-то разогнать гарантированную скуку, он зашел в ближайший салон связи и прикупил себе планшет; а потом, ввиду отсутствия океана и серфинга, вернулся в квартиру, которую подмахнул ему эксцентричный олигарх.
…На Москву опустился вечер. Данила сидел в чужой квартире и, наигрывая на электрогитаре, прокручивал в голове события сегодняшнего дня. В его голове, конечно, была полная сумятица. Из речи чудаковатого дядьки в небедном доме он вообще ничего не понял: какое агентство, какие чудеса и за каким чертом этому дядьке сдался Данила Сумароков? Единственное, что понял Данила, и это как раз было важнее всего остального, – что он не убивал ту девушку. Он не знал, откуда у «мистера Сую-свой-нос-во-все-дела» эта информация, но Данила в нее сразу поверил. Вероятно, потому что очень хотел поверить. Да, он – раздолбай, безответственный, несерьезный человек, да хоть придурком назовите, но он не убийца. Он, извините, настолько не убийца, что, право, и не знает, как бы вообще смог дальше жить с осознанием того, что убил человека. Теперь, когда он знает, что никого не убивал, у него словно гора с плеч пала, и все остальные проблемы кажутся пустяковыми. Хотя вопросы остались. Ну, к примеру: откуда чудаковатый миллионер знал про обстоятельства той ночи и почему спас его, вывез в Россию, предложил работу, снабдил деньгами? Неужели исключительно по доброте душевной, совсем как тот таинственный благодетель, что много лет посылает им с матерью деньги? Надо же – кругом сплошные благодетели! Неужто наш мир переполнен ими? Данила отложил гитару и подумал, что надо разобраться со странностями, которых слишком много в его жизни, и для начала раскрыть семейные тайны – найти человека, посылавшего ему деньги.
Данила долго собирался с духом, чтобы позвонить матери на Урал; он знал, что разговор, учитывая их размолвку и обоюдное годовое молчание, будет напряженным. Но в конце концов он набрал ее номер, и не только из-за того, что намеревался с помощью матери пролить свет на некоторые тайны, но главным образом потому, что искренне хотел наладить отношения с ней.
Мать не отвечала на вызов. Волна шла от Москвы до маленького городка южнее Уральских гор и зависала. Гудки, гудки… «Где она сейчас?» – подумал Данила. Может, мать по обыкновению пропадает на дежурстве в своей больнице? Заведующая хирургическим отделением Елена Витальевна Сумарокова – человек долга и несокрушимой воли – имела обыкновение работать сутками напролет.
«Наверное, все-таки в больнице», – решил Данила и уже хотел отсоединиться, как вдруг в телефоне раздался сухой голос его матери – волна дошла. Данила растерялся. Нужно было правильно начать разговор, подобрать верные слова. Вместо этого он промычал нечто идиотское, притом нарочито бодрым тоном.
– А, это ты? Ну и как там, в Таиланде? – почти брезгливо спросила мать.
Данила вздохнул (он знал, что мертвой мулатки в его постели мать бы не одобрила, впрочем, живой тоже) и уклончиво ответил:
– Да нормально, тепло, солнечно. Но, между прочим, я вернулся в Россию. Да-да, звоню тебе из Москвы.
– Вот как?! А что на родину потянуло? Работаешь или, по обыкновению, бьешь баклуши?
– Работаю, – поспешно заверил Данила, – в детском агентстве. Устраиваем праздники для детей, ну знаешь, всякие там воздушные шарики, песни, фокусы.
– Клоуном, что ли, работаешь? – не скрыла сарказма мать.
– Ну, отчасти – да, – смешался Данила.
Определенно разговор не ладился. Он словно видел ее сейчас перед собой: лицо без грамма косметики, забранные в пучок волосы, скромная одежда. Его мать была привлекательной женщиной (стройная фигура, великолепные каштановые волосы, большие серые глаза), и Данила никогда не понимал, почему она всегда, даже в молодости, стремилась замаскировать собственную привлекательность. Впрочем, ее негромкая красота все же проступала в гармонии черт лица, достоинстве, горделивой осанке; особенно ей шло улыбаться – улыбка преображала ее лицо, правда, она так редко улыбалась…
– Слушай, хотел спросить, – начал Данила, – ты, наверное, знаешь, кто посылает мне деньги?
– А с чего ты вдруг озаботился этим вопросом? Стал таким щепетильным? – усмехнулась мать. – Раньше пользовался и не брал в голову, а теперь вдруг решил узнать, от кого деньги?
– Ну да, выглядит странно, сознаю, что я припозднился лет на десять. И все-таки… теперь я хотел бы знать.
– Я не хочу об этом говорить, – отрезала мать.
– Почему? Какая-то тайна?
– Перестань задавать мне дурацкие вопросы. И вообще я тороплюсь, мне надо на дежурство в больницу. У нас там, знаешь ли, не воздушные шарики с фокусами, а операции, иные по восемь часов. Все, давай прощаться!
