Егор молча взял ее за руку, он уже понял, что лишних вопросов ей лучше не задавать.
Мост через Влтаву перешли два раза – с одного берега на другой и обратно. Нависающие скульптуры в уже темнеющем небе, загорающиеся огни… На середине моста Егор с Аей застыли и долго смотрели на город. Егор подумал, что хотел бы взять эту сцену в свой роман: сизые сумерки, накрапывающий дождь, темноволосая девушка смотрит вдаль… Красивая сцена.
…Они отдыхали в старом кабачке рядом с Карловым мостом. Обжигающий глинтвейн, дождь за окнами. Ая, почти весь день молчавшая, неожиданно сказала:
– Я рада, что мы сюда приехали. Спасибо тебе.
Приободренный Егор заметил, что город скоро украсят к новогодним праздникам и в декабре Прага станет необычайно красивой. «Хочешь, приедем сюда еще раз – на Новый год?»
Ая пожала плечами:
– Едва ли. Я равнодушна к Новому году. Впрочем, как и к другим праздникам. Предупреждая вопросы: Восьмое марта, дурацкий день какого-то там Патрика и собственный день рождения я тоже не жалую. Свой день рождения – особенно, в этот день на меня нисходит самая черная ипохондрия. Лучше давай приедем сюда весной, когда все зацветет?! Представляю, как это будет красиво.
Егор накрыл ее руку своей:
– Как захочешь.
В свою огромную, похожую на пещеру, наполненную старинной мебелью квартиру они вернулись уже к полуночи. Договорились, кто в какой комнате спит. «Мне, пожалуйста, ту спальню, где шкаф с львиными мордами», – попросила Ая. Егор, естественно, уступил даме комнату, однако уходить в свою спальню не спешил. Он не хотел отпускать Аю. Тем более нашелся повод.
– Слушай, в гостиной такой камин… Наверняка очень старый. Если не зажжем, обидим дух этого дома.
Ая улыбнулась:
– Хорошо, разводи огонь.
* * *
Они сидели у камина и смотрели на огонь (наверное, дух дома был весьма доволен). Потрескивали поленья, и день догорал. Ая подумала, что это был хороший день. Может быть, первый хороший день за долгое время…
Она была благодарна Егору за то, что он вытащил ее в поездку, и просто за то, что он есть. С некоторых пор ей стало казаться, что между ними складываются доверительные отношения, которые со временем могут превратиться в дружбу. И как только она об этом подумала – ну нет! – Егор ее поцеловал. Она не отстранилась, и он, вероятно приняв ее податливость за разрешающий зеленый свет, вновь поцеловал ее, и вот уже, осмелев, стал целовать шею, волосы, грудь…
Ая прислушалась к себе – чувствует ли она что-то? В принципе, ничего против секса она не имела, да и Егор ей нравился – привлекательный, от него исходит некое энергетическое притяжение, но… не осложнят ли эти новые «личные обстоятельства» их отношения? После секса может возникнуть неловкость, а им все же работать вместе… К тому же ей жаль терять Егора в качестве друга.
…Она долго не имела отношений с мужчинами, оставаясь девственницей до двадцати пяти лет. Она даже никогда не влюблялась – поразительная эмоциональная холодность. А в двадцать пять она выбрала мужчину, который, по ее мнению, подходил ей – своего бывшего институтского преподавателя. Она открыто предложила ему себя без романтических прелюдий; ей хотелось понять, почему все придают любви и сексу такое значение. Во время их соития она ничего не чувствовала – ничего, просто наблюдала за происходящим с холодным любопытством: какая необычная гимнастика, но уже через минуту ей стало скучно. И вот это – то, из-за чего сходят с ума, совершают преступления, завоевывают и теряют царства?! Парис – Елена, Тристан – Изольда и бедняжки Ромео с Джульеттой – только вымысел, литература?
Впрочем, не сказать, что она была совсем уж равнодушна к сексу – время от времени она заводила любовников, но гораздо больше секса ее интересовала эмоциональная сфера. Ей хотелось теплоты, нормальных человеческих отношений, и мужчины, готовые ей это дать, встречались, влюблялись в нее, предлагали ей выйти замуж; так что проблема была не в мужчинах. Проблема была в ней. Она не чувствовала себя способной к этим самым «нормальным человеческим отношениям». «В Арктике моей души гибнет все теплокровное», – с ледяной усмешкой говорила Ая. И при этом страдала, воспринимая свою необычность как некую поврежденность – искажение.
…Так вот Егор. Привлекательный, умный, интересный… Длинные волосы, красивые глаза, чувственные руки – наверняка отличный любовник… И как быть с его неожиданной инициативой? Ая слегка отклонилась:
– Послушай, я могу сейчас принять твои ухаживания, но… это не будет что-то значить. Вообще ничего.
Егор резко отстранился, вздохнул:
– Просто секс? Нет, тогда не нужно.
Он погасил огонь в камине (дух дома был очень недоволен) и ушел к себе, отвергнутый и обиженный.
Утром он, конечно, сделал вид, что ничего не произошло. В конце концов, он готов ждать, и если она когда-нибудь захочет любви и секса, то он, пожалуйста, – к ее услугам.
Так прямо и сказал ей за утренним кофе.
Она оценила его юмор, серьезно кивнула:
– Ладно, буду иметь в виду. Мы идем гулять?
Они искали дом у последнего фонаря на улице Алхимиков, который, согласно легенде, можно было увидеть только в тумане и только счастливцам. Не нашли. Егор мрачно пошутил, что, видимо, со счастьем у них обоих не задалось. А потом он повел ее на старое еврейское кладбище: «Нет, ты должна это увидеть!»
Дорогой он много рассказывал о писателе Густаве Майринке, чьи книги, полные загадок и мистики, наполнены Прагой, пропитаны ее духом.
Остановившись в одном из узких переулков, Егор процитировал фразу из романа Майринка «Голем» о людях, «которые в состоянии вычислить, как длинной, невидимой, отравленной иглой можно сквозь стены, минуя камни, минуя золото, минуя бриллианты, попасть прямо в скрытую жилу жизни». Помолчав, он добавил, что, как ему кажется, в агентстве «Четверг» они именно так и должны поступать со своими героями: должны добраться до их скрытой жилы, сделать что-то вроде спасительной инъекции – и спасти.
Евреи называли свое кладбище садом воспоминаний… Глядя на этот печальный сад, Ая вдруг задохнулась от какой-то едва не физической боли: как же тесно, как тесно… Егор рассказал ей, что здесь похоронено более ста тысяч человек – поверх друг друга, в несколько слоев.
В старом саду воспоминаний – саду смерти – надгробия проваливались в землю, кренились от времени. И мертвые устраивали перекличку, называя себя: Верушка, Божена, Авраам, Добрушка, Либуше, Воен, Славка… Читая надписи на камнях, как книгу (иные совсем стерлись – поработали ветры, дожди, время), Ая вздохнула: да, мертвые – они всегда тут, с нами…
Ветер качал старые деревья, подступали сумерки, и над печальным садом не смолкал птичий гомон.
Егор рассказывал Ае легенды старого еврейского кладбища о погребенной здесь польской королеве, астрономе Давиде Гансе и достопочтенном раввине Леве Махарале, якобы создавшем Голема – гигантского глиняного человека. В сгущающихся сумерках кладбище казалось печальной и жутковатой декорацией к мистическим романам Майринка, и чудилось, что откуда-то из темноты сейчас и впрямь выйдет глиняный великан.
