«Почему я?» – отразилось в грустных глазах Тины. «У тебя лучше всех получается контактировать с людьми!» – также глазами ответила ей Ая.
* * *
«И вот это все?» – вновь вопрошала Агата, погружаясь на самое дно отчаяния.
Агата сидела у себя на кухне против окна, за которым открывался серый московский дворик. Во дворе гулял старичок с белой, пушистой собакой, женщина катила коляску с ребенком, стая голубей облюбовала крышу – обычный день; он и для нее мог быть обычным, если бы недавно она не узнала, что не доживет до весны. «Весной меня уже не будет», – подумала Агата, и эта мысль вдруг прорвала то оцепенение, ступор, в котором она пребывала с того дня, когда узнала свой диагноз. Следующей реакцией стало яростное отрицание случившегося. Агата кричала: «Почему я?» – снова и снова. Фаза «острого горя» со слезами и бурным выражением эмоций.
…Да, оказалось, что к таким новостям она совершенно не готова. Она, конечно, раз в пару лет проходила плановую проверку у врача – так, для порядка: сдал анализы и побежал дальше в свою насыщенную жизнь, но и представить не могла, что однажды ей скажут, что, в сущности, бежать уже некуда.
А жизнь у нее действительно до недавнего времени была насыщенная, правда, заполненная преимущественно работой. Агата работала в рекламном агентстве, придумывала людям смыслы и потребности: чего бы им еще такого захотеть и что бы еще такого купить. При этом в жизни самой Агаты смысла не было. Никакого.
…У нее было счастливое детство, такое безоблачное, какое только могут дать обожаемому ребенку любящие родители: поцелуи на ночь, нежное щекотание пяток, заверения в том, что ты – самая лучшая девочка в мире, бесконечные подарки и готовность в любой момент подставить плечо. Детство Агаты долго не кончалось – до двадцати лет – до дня, когда ее родители погибли. В тот день Агата в одночасье стала взрослой; впереди у нее была целая «взрослая жизнь» со всем, что обычно во взрослой жизни случается, включая неудачи и разочарования.
Первое неудачное замужество и вторая проваленная попытка в этом виде спорта, рождение ребенка, собственный рекламный бизнес, который неожиданно пошел вверх; третье замужество и последующее сильное разочарование, потому что муж вскоре предал ее – переписал фирму на себя и оставил ее с кучей незакрытых кредитов, взятых под развитие бизнеса. Агате пришлось выкарабкиваться из полного отчаяния и долговой ямы, снова начинать с нуля. Потребовалось десять лет, чтобы ее финансовая ситуация наладилась, и теперь у Агаты была своя маленькая, но приносящая доход рекламная фирма (на жизнь хватает, особенно, если ты одна и особенно если жить тебе остается пару месяцев).
За эти годы ее единственный сын вырос и уехал в Америку – у него там американская жизнь и американская семья. Возвращаться в Россию он не собирался. Агата знала, что у него все хорошо и что мать ему не нужна. При этом она считала, что ключевые слова здесь: «у него все хорошо», а что она ему не нужна – так и ладно, она ведь его растила не для того, чтобы надеяться на какую-то отдачу. Иногда, примерно раз в три недели, он ей звонил по скайпу, спрашивал про здоровье и погоду в Москве, интересовался ценами на бензин и продукты, на ее вопросы об его жизни неизменно отвечает, что все «ок». Рядом с ним сидела жена – типичная американка, она доброжелательно улыбалась с экрана и вставляла во время разговора пару ничего не значащих фраз на английском. Ближе к финалу разговора к экрану подносят пятилетнего внука Агаты, чтобы бабушка не забывала, как он выглядит. А выглядел он, с точки зрения Агаты, как маленький, но уже готовый американец – ни бум-бум по-русски. Агату это огорчало. Ей бы хотелось, чтобы ее внук знал русский язык (а как же великая русская культура – псу под хвост?!), но кто бы ее слушал… А кроме сына, американской невестки и американского ни бум-бум внука у Агаты никого не было. Только коллеги по работе и соседи по подъезду.
Вероятно, личная жизнь у нее не задалась потому, что она все время сравнивала своих кавалеров со своим отцом, – хотела семью, как у ее папы с мамой, и сравнение всегда было не в пользу ее мужчин. А потом, как быстро выяснилось, по большому счету, кроме мамы с папой, она оказалась никому не нужна. Наверное, единственная претензия, которую Агата могла бы предъявить родителям, – та, что те любили ее слишком сильно – сильнее не бывает, и тем самым обрекли ее на одиночество, потому что все, что было после их любви, казалось ей уже суррогатом, заменителем, не стоящим внимания.
Что же – как сложилось, так сложилось. Бывает ведь и хуже. Собственно, бывает гораздо хуже. И еще неделю назад она это понимала. Но после «вам остался месяц-два», стало ясно, что хуже уже не бывает. Все – приехали. Это финал. Занавес.
Но проблема в чем – что непосредственно до занавеса еще надо как-то дотянуть. Прожить этот долбаный месяц. И вот этого Агата вынести не могла. Она не ела и перестала спать. Пытаясь хоть что-то понять, она поняла только то, что если все так сложилось, то уже ничто не имеет смысла. А значит – никогда и не имело. С каким-то почти сладостным отчаянием она начала методически уничтожать значимые свидетельства своей жизни: сожгла все фотографии, начиная с детских альбомов, разбила несколько памятных безделушек, удалила все свои письма и записи в социальных сетях.
С каждым днем она все больше чувствовала какое-то омертвение и немыслимую черную пустоту, которая вливалась в нее, как яд. Это было нестерпимо – так нельзя было прожить больше ни дня. Дойдя до последней степени отчаяния, Агата просто упала посреди комнаты и завыла: «Господи, помоги мне!» – и… в дверной звонок позвонили.
…На пороге стояла рыжая девушка. Толстая. Улыбчивая. Мало похожая на ангела.
– Ну? – мрачно спросила Агата.
– Я пришла помочь, – сказала девушка, не похожая на ангела. Но голос у нее был добрый, ангельский. – Поехали.
Поехали. Агате было все равно куда. Какая разница?
Офис агентства «Четверг»
Разумеется, происходящее показалось Агате странным: какие-то люди говорят, что хотят ей помочь, какой-то фонд помощи онкологическим больным – бред! Но на размышления, как такое возможно, у нее не было ни сил, ни времени. А как такое вообще может быть, что она умирает в сорок семь лет?! Поэтому к черту все – лишь бы взять у жизни что-то еще. Напоследок.
– Хотите помочь? Ну, так помогите, – Агата заплакала.
– Агата, вы должны быть мужественны, – мягко сказала Ая.
Агата махнула рукой:
– Да пошла ты!
Ая промолчала. Молчали и присутствующие в кабинете Егор, Данила и Варя с Тиной.
Через минуту Агата не выдержала:
– Ладно, извините. Понимаете, я всю жизнь что-то кому-то была должна. Просто не могу теперь слышать о долге.
Ая кивнула:
– Ничего, я понимаю.
– Мы сочувствуем вам, – неловко начал Егор, – но что поделаешь: человек смертен. Тысячи людей в эту минуту узнают о своем смертельном диагнозе и становятся, как говорил один философ, «непоправимо несчастны».
