Оно спонтанно.
Хорошо, что одновременно с моментом осознания мастер выключает машинку и говорит, что на сегодня закончил.
Мое тело, словно застопорившаяся на одном месте шестерня, двигается механически, на «аварийном питании». Набрасываю рубашку — застегиваю ли? — сую ноги в туфли, шагаю к выходу, едва ли соображая, что и кто передо мной. С крыльца — вниз, но не иду к машине. Застываю под холодным ливнем, подставляю лицо в невидимых ожогах под холодные потоки воды.
Я должен смыть с себя эту хрень, пока зараза не проникла в самое сердце моей системы, не заразила материнский компьютер непонятным вирусом. Всю свою жизнь я только то и делал, что сражался с миром, пытаясь приспособиться под его правила и порядки.
В этой среде существования инакомыслящие, непонятные, не такие, как масса, считаются «биоматериалом», и я научился выживать только ежедневно, ежечасно и ежеминутно контролируя свою патологию. Пока она надежно спрятана за контролируемым притворством — можно почти ничего не опасаться.
Мне не нужна спонтанность.
И не нужны улыбки «вне очереди».
Глава двенадцатая:
Катя
Я не знаю, что происходит в голове Кирилла в этот момент, почему он сбегает, словно черт от ладана, но быстро хватаю его пиджак и, еще не вполне проснувшись, бегу следом. За поворотом чуть не падаю на скользком кафельном полу, опрокидываю стопку журналов, извиняюсь, собираю все на место и, наконец, выхожу на улицу.
Кирилл стоит под дождем, высоко задрав голову. Как будто не живой человек, потому что его шея согнута так, что это точно должно быть больно. Мокрая рубашка прилипла к телу, ручейки стекают по темным волосам, ресницы дрожат. Он как будто разговаривает с кем-то: шевелит губами в монотонном ритме. Но я ничего не слышу из-за шума припускающего ливня. Стою на крыльце, но брызги выбивают на ногах неприятно холодную дробь.
С ним что-то не так, потому что рядом я? Или с ним в принципе что-то не так?
Вопросы без ответов. За последние два дня я собираю их со скрупулезностью филателиста.
Набравшись смелости, иду к нему. Может быть, снова шарахнется, может, наконец, сделает что-то простое, без загадок. Не важно. Вообще все равно.
— Ты забыл, — протягиваю ему уже насквозь мокрый пиджак.
Он вообще не реагирует. Только собирает губы в жесткую четкую линию.
— Кирилл, если я могу чем-то помочь — скажи.
Это очень смешно, потому что чем такая, как я, может помочь такому, как он? Его жизнь — сплошная череда путешествий, дорогих автомобилей, сшитых на заказ вещей и шнурков с логотипами известных брендов.
Я морально готова вытерпеть насмешку, но Ростов даже не улыбается. Именно сейчас он закрыт и непроницаем, как человек в железной маске.
— Ты можешь помочь, Катя, — говорит он — и у меня мурашки по коже от сухости его голоса. — Станешь моей женой?
— Что? — Мои слуховые галлюцинации еще никогда не были так реальны. Даже невидимка в темноте шепчет куда менее убедительно, чем слова Ростова, которые просачиваются в меня отравляющим чувством радости, восторга и безумия. — Что ты сказал?
— Станешь моей женой? — повторяет он. — Не хочу тебя отпускать. Ты нужна мне рядом. Всегда.
Я слышала эти слова так много раз в мире своих фантазий и снов, что прямо сейчас абсолютно уверена, что все это — опять только сон. Мы не стоим под дождем, нарываясь на простуду, а до сих пор внутри, и мои уши наполнены размеренным, как треск цикады, звуком маленького моторчика.
Если что есть силы зажмуриться и сосчитать до трех, то, когда открою глаза, эта «реальность» исчезнет и на смену ей придет настоящая, где я проснусь с головой у него на коленях. Или это тоже выдумка? Сон во сне?
— Катя… — Его голос становится тише, гаснет и истончается, как фитиль в расплавленном воске. — Катя?
Я грустно улыбаюсь и реву в три ручья.
Значит, и правда просто сон.
Значит и правда…
— Екатерина Алексеевна, — слышу абсолютно незнакомый женский голос. — Вы слышите меня?
И открываю глаза.
Где я?
— Екатерина Алексеевна, — повторяет все та же совершенно незнакомая женщина, — дайте понять, что вы меня слышите?
Моргаю несколько раз, пытаясь разогнать дымку перед глазами. Я как будто долго смотрела на горящую лампочку и теперь весь мой мир покрыт оранжевыми пульсирующими пятнами с редкими прожилками раскаленной проволоки. Понятия не имею, кто передо мной, потому что вижу лишь силуэт — размазанную где-то там темную кляксу, из которой постепенно вырисовываются руки, голова, туловище. Я мотаю головой, не понимая, куда делся дождь и почему я лежу, а не мокну под октябрьским ливнем вместе с мужчиной своей мечты.
Где я?
— Ростов, черт тебя дери, что ты сделал с моей дочерью?!
Я не знаю, чему удивляться в первую очередь: резкому, как волчий рык мужскому голосу, появлению Кирилла в этом бреду или тому, что кто-то назвал меня «дочерью».
Первый раз я осиротела в год, когда умер мой отец, второй раз — прошлой осенью, когда мама…
— Морозов, я не знаю, что произошло, — говорит Кирилл.
Немого оттаиваю, потому что его голос — единственная постоянная в этом океане безумия. Мой абсолютно не справляющийся с происходящим мозг цепляется за него, как за соломинку. Я не сойду с ума. Или утверждать, что я до сих пор не безумна — слишком смело?
— Выйдите, оба, — усмиряет мужчин незнакомка. Судя по голосу и тяжелому восточному парфюму, она уже в годах. И занимает особо положение, раз вот так запросто раздает указания двум разозленным мужчинам.
— Я никуда не уйду, пока мою жену не осмотрит врач, — чеканит Кирилл.
Жену?
Дочь?
Пытаюсь сесть, но голова буквально раскалывается от боли, и я беспомощно снова заваливаюсь на подушки.
Мне снова снится сон. Один из тех, где Принц стал моим, у нас счастливая семья — и мы наслаждаемся жизнь и друг другом. Только в этот раз огорченное подсознание добавило в идиллию еще немного мыльных пузырей: отца, как компенсацию моего вечного страха в самый тяжелый момент остаться одной и без поддержки.
В этом сне у меня есть заботливый отец и любящий муж.
Но пора просыпаться.
Я снова жмурюсь, сильно-сильно, наплевав на колкие удары где-то в затылке. Там будто маятник с каменным топорищем: каждый методичный удар понемногу крошит меня изнутри. Нужно выбираться отсюда, пока не превратилась в гору обломков.
— Тогда просто помолчите, — раздражается женщина — и я чувствую прикосновение прохладных пальцев к своему запястью. — Катерина Алексеевна, вы меня видите?
— Очень… плохо, — бормочу я, подавляя желание одернуть руку.
