«Почему?» — беззвучно спрашиваю я.
И хоть Кирилл не может этого слышать, каким-то образом он угадывает и отвечает:
— Кажется, теперь тебе не очень приятны мои прикосновения.
— Почему?! — на этот раз уже почти кричу ему в спину, потому что он очень быстро шагает в сторону лестницы. — Скажи мне, что случилось? Скажи правду о нас!
Глава двадцать четвертая:
Кирилл
Мне невыносимо находиться рядом.
И невыносимо быть далеко, не видеть ее и не слышать голос, который сотни раз становился моей путеводной звездой в мире, где я ничего не смыслил в людях и ничего не знал о жизни. Я был великаном с огромным мечом и каменными кулаками, моей силы хватило бы, чтобы уничтожать драконов, как мух, и крошить горы в прах. Но именно такой, познавший силу, власть и беспринципность, я оказался абсолютно зависим от маленькой глупой замарашки.
Чья сила была лишь в том, что она любила меня просто так.
Я застреваю на лестнице, как отцепленный вагон. Мысли давно унеслись в утренний сон, где я снова и снова притрагивался к своей Золушке, где она была абсолютно голой передо мной, а от вида ее возбужденной твердой груди яйца сжимались до почти болезненной твердости.
Если я притронусь к ней сейчас — она будет так же бесстыже раздвигать ноги?
Я громко хмыкаю, наверняка зная не такой приятный, но абсолютно правильный ответ.
Что-то произошло за те три дня, раз моя маленькая жена, чьи прикосновения приносили мне боль и наслаждение, вдруг перестала желать меня рядом.
То, чего я всем сердцем желала год назад, наконец, исполнилось. Никто не лезет ко мне, не притворяется кошкой, чтобы забраться на колени, не заглядывает в лицо с ласковой улыбкой. Я абсолютно избавлен от любого физического контакта с ее кожей.
Но именно этого сейчас я желаю больше всего.
— Правду? — Я выкраиваю время, пытаясь потянуть с ответом, пытаюсь усмирить злость, но это бессмысленно. Она уже течет по венам, к чертям сносит дамбу моего терпения, так что приходится изо всех сил сжать пальцы на перилах, наплевав на то, что рубашка все еще висит на моих запястьях, словно черный символ поражения. — Я не знаю правды, Катя! Меня не было всего три дня, а когда я вернулся, то вместо любящей жены увидел перепуганную незнакомку, которой было так противно мое присутствие, что она предпочла свалиться с лестницы, лишь бы избежать моих прикосновений!
— Что? — Катя обхватывает себя за плечи и начинает испуганно оглядываться, как будто боится удара в спину. — Это должно быть… какая-то ошибка.
Мы смотрим друг на друга, и меня опять, как год назад, тянет отвернуться, избавиться от нестерпимой боли за веками, словно эта девчонка высасывает из меня душу.
Меня колотит крупная дрожь, потому что я до последнего верил, что не остался один на один со своей упорядоченной, возведенной в абсолют математических цифр жизнью. Что Катя вдруг улыбнется, подбежит ко мне, задушит в своих таких навязчивых и таких желанных объятиях и скажет, что даже если ее жизнь закончится через минуту, она все равно проведет эту минуту со мной.
Но той Кати уже нет.
Моя Золушка сбежала, и я понятия не имею, где теперь ее искать.
И хочет ли она, чтобы я ее нашел.
Телефон как обычно звонит не вовремя. Я моргаю, и наш с Катей зрительный контакт рвется, как хрупкий веревочный мост через пропасть, чтобы снова оставить нас на разных сторонах.
На экране только одно имя — Витковская.
Женщина, которая однажды уже чуть не разрушила нашу с Катей жизнь. И, видимо, собирается сделать это еще раз.
— Что-то случилось? — Катя мгновенно настораживается, как будто чувствует, что я за секунду натягиваюсь всеми нервами до предела возможного. Забывает, что минуту назад мы начали выяснять отношения, и уже не выглядит испуганной и потерянной. Скорее, тигрицей, готовой защищать свою территорию от всех напастей.
Это так похоже на мою прежнюю Катю, что я с трудом держу себя в руках, подавляя желание подойти к ней, сгрести в охапку, даже если начну кровоточить от прикосновения ее кожи, и сказать, что, если в эти три дня она сделала что-то неприятное или плохое — я прощу. Как всегда прощала она.
— Это по работе. — Отворачиваюсь, чтобы не видеть ее лица. Или, скорее, чтобы спрятать свое. — Извини, мне нужно ответить. Это важно.
Понятия не имею, что она делает в этот момент, потому что быстро поднимаюсь на второй этаж и закрываюсь в библиотеке. Изнутри и на ключ, и каждый поворот запирающего механизма громко щелкает в мозгу.
— Что тебе надо? — отвечаю грубо, сухо и без приветствия.
В моей жизни не так много людей, которых мне хочется убить. Большинство «двуногих» просто проходят сквозь меня транзитным экспрессом, и с большой долей вероятности сломанная микросхема в моем мозгу не сможет запомнить их лиц. Но Витковская — это особенный случай. Рядом с ней я хочу крови, словно древний вампир, которого разбудили, но не догадались покормить.
— Добрый день, Кирилл, — говорит она как всегда приторно-сладким голосом. Одна фраза, а я готов сдавать кровь на сахар, чтобы убедиться, что эта тварь не наградила меня диабетом. — Прости, что звоню без предупреждения, но у нас осталось одно незавершенное дело.
— Если увижу тебя рядом с Катей…
Я запинаюсь, вдруг осознавая, что именно она могла стать тем самым катализатором, «благодаря» которому Катя так странно вела себя в день моего приезда.
Ненавижу журналисток с их погаными длинными носами, которые имеют свойство влезать всюду. Даже в наглухо замазанные бетоном щели. И в сотню раз сильнее ненавижу именно эту, потому что у нее ко мне не просто профессиональный интерес и даже не попытка получить вознаграждение за молчание. Эта женщина вбила себе в голову, что должна получить меня: с деньгами, возможностями, связями и именем. Что мы с ней будем отличной парой.
Меня неприятно передергивает, стоит представить, что было бы, узнай она не только о капиталах, которые я хочу спрятать, но и о моей «особенности».
— Успокойся, дорогой, я не собираюсь соваться к твоей малахольной. — Витковская нарочно выпячивает пренебрежение. — Боюсь, твой бесхребетный ребенок не переживет и пяти минут нашего личного общения. А я не хочу получить статью за издевательство над слабыми и беззащитными.
Хочу сказать, что в уголовном кодексе нет такой статьи, и мой внутренний перфекционист находит несколько существующих альтернатив, но вовремя вспоминаю, с кем говорю. Она нарочно перекручивает и передергивает, нарочно выводит меня на тонкий лед, чтобы я потерял бдительность, поскользнулся и ушел с головой под воду.
— Так, когда мы увидимся и обсудим нашу маленькую проблему? — Витковская перестает жеманничать, потому что даже упоротому актеру не интересно играть, если публика не рукоплещет каждой ужимке.
