Я оправлялась в долгие одиночные велосипедные прогулки. Ужинала в компании своего смартфона. Исходила кривые Лендс-Энда, слушала Артура Расселла и жалела себя. Ходила в независимый кинотеатр в Джапантауне посмотреть полнометражный дебют близкой подруги по колледжу. На экране раздвигались ее гигантские губы, я впилась в стакан сельтерской и сдерживала слезы.
Я подслушивала разговоры в парках и ресторанах, жадно ловила слова незнакомых ровесников, сплетничающих о других незнакомцах. Длинно и подробно описывала пустяки и отправляла подругам по электронной почте. Одна ходила на концерты и пыталась долго и серьезно смотреть музыкантам прямо в глаза. Приносила в бары журналы и сидела у грязных электрических каминов, надеясь и не надеясь, что кто-то со мной заговорит. Никто и никогда не заговорил.
Все мои одинокие коллеги сидели на нескольких сайтах знакомств и убеждали меня последовать их примеру. Но я была осторожна и опасалась выкладывать слишком много интимной информации. «Режим бога» превратил меня в параноика. Это не было актом собирания данных, с которым я уже смирилась. И заставило меня задуматься о тех, кто мог увидеть это на другом конце провода – о таких же, как я. Я никогда не знала, с кем я делюсь информацией.
Вместо своей фотографии я загрузила на сайт портрет словенского философа, заново открывшего марксизм определенной части моего поколения – преимущественно мужчинам, чьи гостиные украшали обширные коллекции виниловых пластинок и гордые маленькие библиотеки с наполовину прочитанными в колледже критическими книгами по теории и истории искусств, – вмонтированный в оранжевый скафандр астронавта. Коллаж я сделала еще пару лет назад, явно давая понять, что я и забавна, и серьезна, и мужчина может часами говорить со мной о топологических структурах биологического расизма или некрофильской политике вторичной переработки.
Часами я валялась в постели, пила кофе и торчала в телефоне. Я строила планы с двумя разведенными мужчинами, казавшимися скучными и безобидными, хотя и хорошо разбирающимися в социальной теории, пока не решила, что это выше моих сил: что за социопатов, думала я, привлек мой профиль? Я перестала отвечать и удалила сайт.
Пару дней спустя я с тревогой обнаружила, что один из мужчин написал мне сообщение во всеми ненавидимой социальной сети. Полного имени я ему никогда не давала. Свой цифровой след я старалась минимизировать. Я попыталась вычислить, как он меня нашел, и не смогла.
Мужчина утверждал, что найти меня было несложно. Часами я пыталась понять как.
Одноклассник прислал по электронной почте контакты знакомого инженера, и мы с этим инженером договорились состыковаться и выпить. Свидание это или просто встреча, было неясно, да и разница невелика. На всякий случай я надела платье с вырезом «капля» над ложбинкой между грудями. И велосипедки под низ.
Инженер был очень красив и до неловкости вежлив, из тех, кто тусуется на сайте, называя себя творческими личностями. Работал в крупной социальной сети, и достаточно давно, чтобы говорить о ней с чувством сопричастности. Поглощая с биоразлагаемых тарелок тонкацу[13], мы пересказывали друг другу свои резюме.
Потом инженер предложил сходить в крошечный коктейль-бар в Тендерлойне. Когда мы проходили мимо рынка наркотиков под открытым небом, мне пришло в голову, не наткнемся ли мы на технического директора, и я подумала, будет ли для приятеля разочарованием, что я тусуюсь с еще одним программистом, а не всеми теми контркультурными друзьями, которыми хвасталась за обедом.
Бар был с тиснеными обоями и тщедушным вышибалой. Фотографировать внутри запрещалось, место продвигало себя в социальных сетях методами партизанского маркетинга. Все посетители казались очень гордыми собой.
– Меню нет, вы не можете просто заказать, к примеру, мартини, – сказал мне инженер, словно я пыталась. – Вы назовете бармену три прилагательных, а он подберет вам соответствующий напиток. О своих прилагательных я размышлял весь день.
Мне подумалось, каково это быть веселым, каково чувствовать, что ты этого достоин?
Я попыталась обойти закон и попросила что-нибудь дымное, соленое и злое, загадав мескаль. Сработало. Прислонившись к стене, мы потягивали из стаканов. Инженер рассказал мне о своем лофте в Мишн, своих специальных велосипедах, своих традиционных турпоходах. Мы говорили об однообъективных зеркальных фотоаппаратах и книгах. Он, казалось, был из разряда тех, у кого есть мнение даже о шрифтах.
Когда инженер пошел в туалет, я посмотрела его аккаунт в приложении обмена фотографиями: туман на Лендс-Энд, туман на Мьюир-Бич, разбивающиеся о скалы волны, медно-красные холмы. Мост Золотые Ворота на рассвете, на закате, ночью. На половине фотографий запечатлен его велосипед или полотно пустой дороги. Не могла не признать, что все в очень высоком разрешении.
Меня напрягало это культивирование личного имиджа или эстетизма – так можно докатиться до беспокойства, достаточно ли кинематографично освещение во время секса. Я понимала, что никак не впишусь в подробную жизнь инженера. Я знала, что, несмотря на мои усилия, мы больше не будем тусоваться вместе. Но домой я той ночью ехала, чувствуя, что дело пусть немного, но сдвинулось с мертвой точки.
Оказалось, девушке гендиректора тоже нужны друзья. Подруги, уточнил он. «Сходи на девчачье свидание», – писал он, знакомя нас по электронной почте. О его девушке я знала только, что она тоже инженер-программист на студии компьютерной анимации, известной классными детскими мультиками, жили они в одном здании – квартиры специально на разных этажах, что казалось мне гениальным, – и, разумеется, что он ее любит.
Встретились мы в винном баре недалеко от аналитического стартапа и уселись на белые кожаные оттоманки у двери. Бар казался пережитком первого технологического бума, весь в искусственной замше, хроме и со встроенным освещением: образцовая картинка из девяностых. Струилась лаунж-музыка. Часть бара перекрыли для корпоратива венчурной фирмы. Мужчины в японском дениме, строгих белых рубашках и с именными значками жестикулировали друг перед другом и оглядывались в поисках лучших собеседников. Я была счастлива просто уйти из офиса.
Подруга гендиректора была уравновешенной, четко выражающей мысли, искренней и ровной. Волосы, как с рекламы шампуня, и изящный, безукоризненный блейзер. Свою работу она назвала интересной и веселой. Сказала, что их продукция делала людей счастливыми. Все незамысловато и просто.
Пока мы обменивались безопасными наблюдениями о том, каково женщине работать в технической сфере, я старалась помыслить жизнь, где мы могли бы сблизиться. Как она навещает меня, лежащую при смерти, в больнице, представить было легко, труднее было вообразить, как мы накуриваемся и рисуем акварелью или отправляемся на экспериментальное танцевальное представление. О чем нам говорить, о сексе? О сексизме?
Я пыталась представить себя третьим колесом ее и гендиректора. Мы могли бы сидеть у края баскетбольной площадки в Потреро-Хилл и смотреть, как он играет в стритбол. Она могла бы научить меня выпрямлять все волосы, а не только те, что спереди. Я представляла, как мы вместе собираемся в отпуск, все втроем пьем сельтерскую и обсуждаем функциональное программирование. Общайся мы с нынешними и будущими руководителями, возможно, и я в один прекрасный день тоже могла бы стать руководителем. Мы могли бы ездить на выходные в Сонома[14], арендовать на сайте взаимного подселения целые дома и, стоя у мраморных кухонных островов, потягивать биодинамические вина и делиться коммерческим идеями. Вообразить это так же трудно, как и то, что мы потеем на нелегальном шоу в подвале или обмениваемся наркоманскими видениями о прошлых реинкарнациях.
