Когда подруга гендиректора поинтересовалась моей работой, я отмолчалась. Работа была базовой темой для разговора, и для меня всеобъемлющей, только я не знала, насколько ей действительно интересно или сколько она уже знала. Я не была уверена, не передаст ли она что-то из сказанного мной своему парню. Потому вечер обретал оттенок неофициальной аттестации – хотя не расскажи она ничего, сильно лучше не стало бы. Отчего я чувствовала себя еще больше не в своей тарелке, чем на настоящем свидании.
Гендиректор незримо присутствовал на нашей встрече, и я не могла расслабиться и посмотреть на нее как на независимого человека. Мне было стыдно за неспособность увидеть ее как таковую. Мне не нравилось, что для меня она оставалась в первую очередь чьей-то подругой, помощницей, придатком, но совладать со своими опасениями я не могла. Может, для дружбы одного взаимного желания недостаточно? Может, у нас просто не так много общего?
Первый бокал вина мы пили медленно, маленькими глоточками. Говорили о прочитанных или купленных, но не открытых за недосугом книгах. Обещали, обе неискренне, вместе сходить в кино.
Возникающие в разговоре паузы мы заполняли виновато-извиняющимися улыбками, перекатывая вино во рту, словно пили нечто куда более изысканное, чем ординарное белое. В конце концов мы допили и в едином порыве молчаливого единения отклонили предложенный официантом второй бокал.
В середине лета появилась новость о том, что контрактник Агентства национальной безопасности слил секретную информацию об огромных, разветвленных программах слежки правительства США. В обед мы с коллегами проигнорировали мультимедийные приложения, забивающие наши телефоны извещающими уведомлениями об этой истории, и обсуждали, откуда брать еду навынос: с фуд-корта торгового центра или из мексиканского ресторана? Мы вернулись со сносной тайской едой и соленым рамэном и сели за большие общие столы, обсуждая подкасты и престижное телевидение, плохие данные и предстоящие отпуска. Затем вернулись за рабочие столы и продолжили создавать, продавать, поддерживать и внедрять на рынок наше программное обеспечение.
В своих откровениях разоблачитель поведал, что АНБ читало личные сообщения частных лиц: письма и тексты по электронной почте, прямые сообщения на платформах социальных сетей. Агентство собирало списки контактов и создавало карты связи, отслеживало, где, когда и с кем встречались американцы. Информацию о действиях граждан в Интернете АНБ собирало без их ведома или согласия. Для этого агрегировали файлы куки, позволявшие отследить поведение пользователей и выявить связи между ними в Интернете. О куки-файлах я прекрасно знала: они были важнейшей технологией аналитического софта.
Для получения части этой информации АНБ обратилось к Облаку. За представлениями об Облаке, с его якобы прозрачностью и эфемерностью, скрывалась физическая реальность: Облако представляло собой просто аппаратную сеть, хранящую данные неограниченное время. Любое оборудование можно взломать. Правительство взломало и разграбило серверы глобальных технологических компаний. Кто-то говорил, что технологические компании сами пошли на сотрудничество и преднамеренно создавали дефекты, позволяющие обойти систему безопасности. Другие защищали их невиновность. Трудно было понять, кому сочувствовать и кого опасться.
Мое внимание привлекла одна деталь истории, незначительная подробность, практически заметка на полях. Выяснилось, что сотрудники низшего звена в АНБ, включая контрактников, имели доступ к тем же базам данных и запросам, что и их высшее начальство. Агенты регулярно следили за членами семей и пассиями, врагами и друзьями. Все считали это кошмаром. Однако представить это было несложно.
На работе мы ни разу не заговорили о разоблачителе, даже во время «счастливого часа». В аналитическом стартапе мы вообще редко обсуждали новости, тем более не собирались начинать с этой истории. Мы не думали о себе как об участниках экономики слежки. И, разумеется, не думали о своей роли в поддержке и упорядочении создания нерегламентированных законом частных баз данных о поведении человека. Мы просто давали менеджерам по продукту возможность проводить более качественные А/Б-тесты. Просто помогали разработчикам совершенствовать приложения. Все элементарно: одни любили наш продукт и использовали для улучшения своих продуктов, чтобы и их продукты могли полюбить другие люди. В этом нет ничего плохого. Кроме того, если не мы, этим занялся бы кто-то еще. На рынке мы были отнюдь не единственной независимой фирмой, предлагавшая инструменты аналитики пользователей.
Единственным моральным затруднением, которое мы сразу признали, был вопрос о продаже данных рекламодателям. Тут мы были чисты. Наши клиенты могли с помощью нашего инструмента собирать данные и продавать их, но это было делом наших клиентов, их данные принадлежали им. Мы же – просто нейтральная платформа, канал.
Если кто-то выражал обеспокоенность по поводу собираемой нашими клиентами информации или возможностей злоупотреблений нашим продуктом, менеджер по решениям возвращал нас на землю, напоминая, что мы не брокер данных. Мы не создавали кроссплатформенные профили. Не привлекали третьих лиц. Пользователи могли не знать, что их отслеживают, но все оставалось между ними и нашими клиентскими компаниями.
– Не забывайте, что мы на правильной стороне, – улыбался менеджер по решениям. – Мы – хорошие парни.
Мы были завалены работой, завалены новыми клиентами. Команде требовалось расширение. Наша премия за привлечение каждого нового сотрудника возросла с 5 до 8 тысяч. Ноа начал получать немалый побочный доход в виде премии за привлечение, подключив к подбору персонала младших братьев и родителей.
Гендиректор относился к найму придирчиво: говорил, что первые сто сотрудников компании определяют ее будущее. Культура – штука хрупкая. Крайне важно, чтобы мы прокладывали курс осторожно. Все это льстило самолюбию и укрепляло сопричастность: мы избранные, немногочисленная элита. Но одновременно усложняло расширение.
Я опросила десятки кандидатов в команду технических решений. Властным тоном задавала потенциальным инженерам службы поддержки вопрос: «Как бы вы описали Интернет средневековому фермеру?» или «Самая непристойная штука, что вам доводилась проделывать?».
Почти никто из моих кандидатов не прошел сквозь сито соучредителей, которые начали раздражаться – я впустую тратила их время.
– Не нанимайте никого хуже себя, – указал гендиректор. Подразумевалось, что это комплимент.
Гендиректор и менеджер по решениям были согласны, что в службу поддержки необходимо больше женщин, но они не наняли ни одной. Вместо этого сколотили небольшой штат сверхквалифицированных мужчин-миллениалов, бегущих от закона, финансов, образования и предприимчивости в спальнях общежитий. Один из них – бывший биржевой аналитик, прямо из Нью-Йорка, называл меня «дорогушей» и одевался с дерзостью юнца с Уолл-стрит: армейские ботинки, узкие джинсы и большие пушистые свитера. Другой преподавал математику в государственной школе Бостона – ему занудная работа в стартапе, как он выразился, напоминала каникулы. Третий недавно получил степень доктора философии[15] в области вычислительной биологии в университете Лиги плюща и величал себя доктором. Просто он так шутил. И вновь, за исключением доктора, все они были моложе меня.
