Я посмотрела на гендиректора. Как этот человек мог быть моим боссом? Он – мальчишка. Я знала, что он американец в первом поколении, ребенок индийских иммигрантов. Изредка он говорил о надежде родителей, что он получит степень бакалавра. Интересно, что он думает о своих сотрудниках-гуманитариях, ищущих в работе признание и смысл, не считает ли он меня испорченной и докучливой? Интересно, много ли он вообще думает о сотрудниках? Интересно, пойму ли я когда-нибудь, что он поставил на карту или даже чего он хочет?
Я надеялась, что оно того стоило. На экране двое мужчин, одетых как расстрельщики одноклассников, копошились в антиутопической вселенной. Наши лица в свете экрана казались дряблыми и бескровными.
В минуты особенной злости и откровенной жестокости коллеги из отдела технических решений шутили, что гендиректор использовал компанию ради создания собственной социальной прослойки. Он наполнил офис общительными, симпатичными ровесниками. Коллеги не сомневались, что в нем живы обиды старшеклассника – никто из нас никогда не слышал от него рассказа о старшей школе. Мы знали только, что он был королем выпускного.
Несмотря на все старания, друзьями гендиректора мы не были. Мы были его подчиненными. Он задвигал наши идеи и унижал нас на личных встречах, подманивал должностями и престижем только ради необъяснимого отказа от обещаний. Опускался до бойкота сотрудников. Мелочно контролировал, мстил, заставлял тебя почувствовать ненужность и несоответствие требованиям. Мы регулярно, как собаки игрушку, притаскивали ему замечания клиентов, а он регулярно нас игнорировал.
Кое-кто из сотрудников наотрез отказался разговаривать о гендиректоре. Работать на него обходилось недешево: минимум трое коллег каждую неделю обсуждали взаимоотношения с ним с психотерапевтами. Он, ясное дело, в долгу не оставался.
Родилась гипотеза о мечте гендиректора превратить компанию в платежный автомат.
– Бьюсь об заклад, он предпочтет иметь дело с тысячами и тысячами клиентов по сто пятьдесят долларов в месяц, чем с одним клиентом на миллион, – сказал инженер по продажам. – Клиент на миллион – крупная птица. Когда у тебя клиенты на миллион, ты обязан их слушать.
Ни мне, ни парням из отдела технических решений не надо было ничего, кроме благосклонности гендиректора. Пусть редкая, улыбка его была великолепна, восторгом было его рассмешить, расколоть его панцирь. Мы видели его счастливым. Мы знали, что у него есть хорошие друзья, многие из числа таких же учредителей его «класса» по бизнес-акселератору. Мы все отмечали пятый день рождения компании на крыше многоквартирного дома, где он жил, и он кормил тортом технического соучредителя, а технический соучредитель кормил его. Его психология нас притягивала. Мы хотели его понять.
– Спросили бы меня, я бы сказал, – как-то в подпитии разоткровенничался инженер по продажам, – в детстве ему доставалось. От меня бы доставалось. Он, никогда не чувствуя себя на своем месте, на самом деле никому не верит и готов защищать малейшую толику своей власти.
– Ему не нравится причинять страдания, – сказал менеджер по работе с клиентами, – но он знает, что причинять страдания работникам – это эффективно.
– Ищите боль, – сказал Ноа. – Ищите психическую травму. Это как в сектах: заваливайте людей работой, пока они не забудут о тех частях своей жизни, которые оставили позади.
Мы знали, что у гендиректора были свои демоны. Как и остальных, его обуревали боли и страхи. Он бросался словом «параноик», но разве и сам, пусть отчасти, не был параноиком? Он и сам каждый день с тревогой ждал, когда все, к чему он прикасается, перестанет превращаться в золото.
Мне не хотелось верить, что гендиректор эгоистичен или мстителен. Он мне нравился. В нем было что-то знакомое, комфортное. Он напомнил мне манхэттенских одноклассников из математического и естественно-научного профиля: мальчики, блестящие математики и неловкие в общении, стимулируемые, но недооцениваемые, и почти всегда подвергающиеся невероятному давлению. Мне нравилось, что он увлекался технологиями, понимал, как все работает. Я не сомневалась, что деньги для него не главное. Главное – заставить людей что-то оценить, решить новую проблему, сделать все как надо. Я полагала, что он тоже кому-то что-то доказывал. На всех наших запросах в службу поддержки стоял неизвестный адрес электронной почты – менеджер по решениям сказал, что принадлежит он матери гендиректора.
Так или иначе, я всегда ценила тех, чьей похвалы и расположения нелегко добиться. Я думала, что сдержанность гендиректора означала серьезное отношение к своим словам. Я думала, что все в стартапе выкладываются по максимуму. Тогда я не думала о власти, манипуляциях или контроле.
Я защищала гендиректора – или, как минимум, свое представление о нем. Я беспричинно сочувствовала тем, кому, как мне казалось, не повезло прожить молодость так, как мне. Тем, у кого никогда не было права на ошибку. На него, в ту пору еще подростка, оказывали давление – держали под надзором – венчурные капиталисты, журналисты и коллеги по отрасли. В том возрасте, когда я с друзьями напивалась алкогольными шипучками, посещала ска-концерты, курила индонезийные сигареты из гвоздики и ходила на поэтические конкурсы у открытого микрофона, он беспокоился о численности персонала и изучал юнит-экономику. Я исследовала свою сексуальность – он сравнивал медицинских страховщиков и проводил аудит безопасности информации. Теперь, в двадцать пять, он отвечал за благосостояние других взрослых. У кого-то из моих коллег были семьи, даже если о детях они на работе не распространялись. Это бремя он, разумеется, ощущал.
Я не сразу поняла, насколько уникально было окружение гендиректора. В нем были те, кто все это затеяли, и те, кто его выбрали. Создатели королей. Ненавидящие признавать поражение. Сообщество гендиректора было деловым сообществом, и оно о нем заботилось. Он был в безопасности. Даже если компания разорится, он легко соберет средства на новую или, в худшем случае, станет венчурным капиталистом. В отличие от нас, он никогда не сорвется вниз.
Когда пришла семья гендиректора, он быстро провел экскурсию по офису. Вернулся к нашим столам ответить на электронные письма, и я сказала, что его родители должны им гордиться. Я знала, что он не любит сентиментальности. Знала, что слишком разнюнилась, но ничего не могла с собой поделать – я ему глубоко сопереживала. Я сама им гордилась, хотя и промолчала.
Гендиректор лишь пожал плечами и произнес:
– Может быть.
Ноа готовился к очередной ежегодной оценке результатов своей работы в стартапе. Перед собранием он прислал мне чек-лист и записку с комментариями и предложениями. Как один самых первых и уважаемых сотрудников, Ноа часто получал от коллег и клиентов жалобы и сообщения о проблемах. В записке критическая масса взрывалась: он ратовал за изменения в продукте и корпоративной культуре.
Ратовал за свои права: повышение в должности, большую независимость, прибавку зарплаты и увеличение доли акции. Соразмерно своему вкладу он хотел около одного процента компании. Он представлял доказательства: число нанятых сотрудников, клиенты, которых он и его рефералы привлекли и выпестовали, деньги, которые он прямо и косвенно принес компании. Он хотел стать менеджером по продукту, руководить собственной командой и не подчиняться гендиректору в любых решениях в этой сфере. Короче, он выдвигал ультиматум.
