За столом, уставленным афганской едой, я познакомилась с коллективом, в том числе с миллиардером, сделавшим состояние на платформе микроблогов. Он спросил, где я работаю, и я ответила.
– Знаю эту компанию, – сказал он, разрывая напополам лепешку. – Кажется, я пытался вас купить.
Привилегированные знакомства с изменчивыми траекториями других стартапов делали меня разборчивой и взыскательной. Не привередливой – просто мне хотелось работать в компании не конъюнктурной, а инновационной, со стабильной моделью дохода, и выполнять посильную задачу. Может, «делать мотыги», но и обычный бизнес подошел бы. Что-нибудь полезное. Где я могла бы перевести дух, подвести итоги.
Подруга работала в стартапе, создававшем инструменты для разработчиков – программное обеспечение для разработчиков программного обеспечения, помогающее им создавать больше программного обеспечения, – и она высоко оценила баланс между работой и личной жизнью. Компания известная: ее продуктами пользовались все – от сотрудников бизнес-парка Кремниевой долины до правительства США, что облегчало программистам хранение, отслеживание и совместную работу над исходным кодом. Компания также управляла общедоступной платформой с миллионами проектов открытого, open-source программного обеспечения, которым каждый мог бесплатно пользоваться и куда мог загружать свои наработки. Азартные технические журналисты порой называли эту платформу Александрийской библиотекой кода.
– Я не пытаюсь тебя переманить, но мне ясно, что ты отлично подойдешь, – сказала мне подруга за ланчем, превознося достоинства своего работодателя: двести сотрудников, никаких реальных конкурентов, сто миллионов долларов финансирования. Она окунула картофель фри в молочный коктейль.
– Если ты хочешь руководить командой, это реально. Сможешь примериться, посмотреть, насколько тебе понравится.
Сказано это было очень спокойно.
Настоящая Александрийская библиотека плохо кончила, но я заинтересовалась. У компании была настоящая бизнес-модель – продажа частных и на собственном сервере версий платформы корпорациям, желавшим применить кооперативный, некоммерческий подход к патентованному софту – и в этом плане публичный бесплатный веб-сайт показался мне радикальным. Он предлагал беспрепятственный доступ к инструментам, знаниям и онлайн-сообществам элиты: оправданное размещение венчурного капитала. Стартап лучился идеализмом и техническим утопизмом старой школы. Этот угол отрасли я считала оптимистичным, экспериментальным, а главное, искупительным для всей индустрии. Мне было понятно, как это действительно может сделать мир лучше.
Разумеется, был и повод насторожиться: той весной стартап оказался замешан в широко освещаемом скандале с дискриминацией по половому признаку. Первая женщина в инженерном отделе – разработчица и дизайнер, цветная сторонница многообразия в технологической сфере – опубликовала серию жалоб на платформу микроблогов. Она утверждала, что стартап – по сути мужской клуб, сексистское учреждение: коллеги унижали ее, заворачивали и стирали ее код и выживали с работы. Она рассказала о корпоративной культуре, в которой женщин не уважают и запугивают.
Посты разработчицы стали вирусными. История попала в национальные СМИ. Компания провела расследование. Подозреваемый учредитель ушел в отставку, еще один переехал во Францию. Венчурный капиталист, утверждавший, что программное обеспечение пожирает мир, опубликовал в социальных сетях заявление о преданности компании.
Все это меня настораживало, но втайне я подумала, есть ли какие-нибудь выгоды от немедленного вступления в организацию после такого скандала. Я не ждала матриархальной феминистской утопии – по данным страницы персонала компании, женщины составляли около 20 процентов сотрудников, – однако мне казалось, что кондовый мужской клуб рухнет под разрушительными ударами шумихи и общественного контроля. Я решила, что сотрудники по меньшей мере открыто заговорят о сексизме. Сексизм непременно станет предметом внутреннего обсуждения. Миллион лет назад я читала Фуко: дискурс, похоже, был еще в силе. И в результате женщин, разумеется, пригласят за стол переговоров.
Назовите это самообманом или наивностью, я считала эти расчеты стратегическими.
Я взяла отгул без объяснения причин, акт неповиновения, как я опасалась, весьма прозрачный, и назначила на вторую половину дня собеседование в стартапе свободного программного обеспечения. Его трехэтажный офис располагался в бывшей фабрике сухофруктов около стадиона. В приемной стоял ряд стеклянных музейных витрин с экспонатами из истории компании. Я посмотрела на несколько помятый ноутбук одного из первых инженеров компании и попыталась ощутить волнение. Охранник в рубашке с логотипом компании и надписью «СЕКРЕТНАЯ СЛУЖБА» провел меня в зал ожидания и указал на желтый диван. Я села, положила руки на колени, огляделась и остолбенела.
Зал ожидания был точной копией Овального кабинета, вплоть до обоев. Темно-синий президентский ковер украшал карикатурный талисман стартапа, воображаемый зверь – гибрид осьминога с кошкой, в щупальцах оливковая ветвь над словами «В СОТРУДНИЧЕСТВО МЫ ВЕРУЕМ». Американский флаг стоял сбоку от президентского стола «Резолют», за которым над Национальной аллеей проплывали анимированные облака. Белые двери со скрупулезной репликой треугольного сандрика предположительно вели в Западное крыло.
Это был пик венчурного капитала, другая сторона экосистемы. Казалось, компания расходовала сто миллионов венчурного финансирования в полном соответствии с обывательскими ожиданиями того, как двадцатилетние учредители должны тратить чужие деньги: с размахом.
Не требовалось сравнивать офис со строгой флуоресцентно подсвеченной тундрой аналитического стартапа или даже с холодным, промышленным шиком робототехнического склада, чтобы оценить новизну рабочего пространства. Это была горячечная галлюцинация, фантазия, игровая площадка. Это было слишком постыдно, слишком фривольно, более чем чересчур. Когда я зашла для первого собеседования за стеклянные стены пугающей имитации Ситуационной комнаты Белого дома и увидела, что по обе стороны стола для заседаний стоят два флага с надписью «В МЕРИТОКРАТИЮ МЫ ВЕРУЕМ», я громко рассмеялась. На каждом стуле была подкладка из кожзама с тисненым кото-осьминогом. Все так буквально.
Удивительнее всего, что мне понравилось. Декадентство меня взбудоражило. Интересно, что еще здесь происходило, что еще могли безнаказанно творить сотрудники?
После нескольких месяцев работы в СЗД, где я ни разу не слышала слова «сверхурочные», меня также взволновало, что компания пренебрегает правилом «задница в кресле». К шести вечера, в середине рабочей недели, в офисе стояла полная тишина. Не считая полудюжины сотрудников, потягивающих пиво и коктейли в баре, он практически пустовал.
У меня родилось предчувствие, что мне больше не придется работать в офисе, словно готовом к демонтажу за одну ночь, или в проходных комнатах культурного учреждения с разномастными кофейными чашками и свистящими окнами. Носить повседневно-деловую одежду вискозного трикотажа. Видеть мышей. Что я обрету себя в здоровом балансе между работой и личной жизнью и начну за собой следить, словно вдруг чем-то это заслужила.
