Мне подумалось, что, если таково будущее работы, тогда я целиком «за». Мне хотелось, чтобы все рабочие места были такими, – хотелось, чтобы это было доступно всем. Я считала это стабильностью. Верила, что это продлится вечно.
«Мы ждем от вас великих свершений в карьере и на благо компании», – смутно покоробило меня оскорбительной снисходительностью письмо с предложением о работе. «Вы вправе чувствовать гордость». Я чувствовала и не чувствовала. Преимущественно усталость.
Условия были первоклассные: всеобъемлющая страховая защита, частичное покрытие частного пенсионного плана и неограниченный отпуск, но это влекло сокращение зарплаты на десять тысяч и понижение в должности. Я двигалась даже не вбок, а, с учетом стандартной роли технической поддержки клиентов, спускалась по карьерной лестнице. Шаг опрометчивый в любой профессиональной среде, а в мире технологий особенно наивный: ранний сотрудник многообещающей стартап-компании, я отказывалась от потенциально ценного акционерного опциона. Но биржевых опционов, о которых стоило бы беспокоиться, у меня не было, выплаты огромных дивидендов или престиж титула меня не волновали – что было хорошо, поскольку указанная письме с предложением о работе должность в честь талисмана компании именовалась «Кото-саппорт». Это унижение я проигнорировала.
Мои пожелания к работе были просты. Я хотела доверять начальнику. Получать справедливую и равную зарплату. Не чувствовать себя по непонятным причинам третируемой двадцатипятилетними. Верить в систему – сгодится любая – ответственности за результат. Не принимать все так близко к сердцу и не слишком сближаться.
* * *
Я позвонила Паркеру.
– Ну, это не рекламные технологии, – раздумчиво протянул он. – Уже хорошо. И многим ботаникам нравится. И договориться о работе там, в любой технологической компании, сейчас очень хорошо. Они примут все решения за тебя. Как пойти в монастырь, но лучше платят. Подходящий вариант, если не очень хочется задумываться о том, чем занимаешься. Но это ты знаешь. Не сомневаюсь, об этом ты подумала.
Мы помолчали. На самом деле об этом я не подумала. Я сказала ему, что верю в идею. Не вижу ничего плохого. Призналась, что вижу у платформы проектов с открытым исходным кодом радикальный потенциал. Паркер ответил не сразу.
– Для меня это мрачное знамение централизации, – сказал он. – В мире без платформы мы могли бы делать то же самое, а люди были бы свободнее.
Он вздохнул.
– Но я не хочу тебя укорять, куда бы ты ни пошла. Сегодня практически нет компаний, где можно делать добро. Возможно, не ухудшают ситуацию всего несколько некоммерческих организаций. Но список очень короткий. Любая твоя работа принесет меньше вреда, чем фоновое излучение Саут-оф-Маркет.
Я сказала, что просто пойду туда.
– Да, – сказал он. – Знаю.
Я договорилась о встрече, предупредить об увольнении. Мы с менеджером по решениям сели в Пентагоне, и я выложила отрепетированную речь: я многому научилась, отлично провела время, благодарила, что они рискнули меня взять. Все это было правдой. Они рискнули меня взять, и до поры мне тут нравилось. Это был бесценный опыт.
Менеджер по решениям откинулся на спинку стула и кивнул. Обручальное кольцо заходило по кругу. Я знала, что при увольнении Ноа он плакал, и была немного разочарована, что он не заплакал обо мне. Небрежно спросил, может ли компания чем-то меня удержать. Я ответила отрицательно, и, казалось, мы оба почувствовали облегчение.
Я думала, что достойнее всего сообщить об уходе лично гендиректору в соответствии с протоколом, о котором он, возможно, читал в руководстве по бизнесу нашего венчурного капиталиста, но меня опередил менеджер по решениям. В течение дня я смотрела на гендиректора, а он старательно меня игнорировал. Когда я двинулась к нему, он развернулся и отошел на безопасное расстояние.
В тот вечер из блаженной изоляции одного из конференц-залов я увидела, как гендиректор идет по офису в мою сторону. Все еще пряча глаза, он вошел в конференц-зал, сел и сказал, что слышал мои новости. «Новости» – звучало так, будто я беременна или умираю. Я кивнула и постаралась не начать извиниться. Как на прогоне в школьном драмкружке, он поблагодарил меня за работу.
– Простите, что однажды заставил вас плакать, – сказал он окну за моей спиной.
Я подумала, что так и не узнала его как человека. Мы не были друзьями. Никогда не были семьей. Я не понимала ни принесенных им компании жертв, ни того, насколько далеко он готов пойти ради ее защиты. Что им двигало, я не представляла. Меня пугала его холодность.
Я заверила его, что у меня все хорошо. Это была ложь, но сказанная не ради него. Куда больше, чем ему, в это требовалось поверить мне.
В конце августа я удалила личные файлы с жесткого диска ноутбука и съела последнюю порцию сухофруктов с орехами. Управляющая была слишком занята, чтобы провести опрос при увольнении, за что я была благодарна. Больше никакого вклада я внести не могла. Я сказала несколько излишне сентиментальных слов на прощание и подписала множество документов, не понимая ни одного из них до конца без адвоката. Мне в голову не пришло попросить больше времени или даже отказаться.
Сдав пропуск, я вскочила на велосипед и понеслась, окрыленная перспективами. Легкий без рабочего ноутбука рюкзак хлопал за спиной, когда я катила по Маркет-стрит. Я чувствовала себя освободившейся, опустошенной. На Панхэндл обогнала группу бегунов в одинаковых футболках с логотипом стартапа, трусящих меж эвкалиптами, как вереница отлично выдрессированных пони, и пожалела их.
В тот вечер Иэн заехал за мной на арендованной машине, и мы отправились в Беркли полазать по холмам. Остановились на смотровой площадке, уселись на валун, съели кускус с карри и выпили дешевое шампанское. На том берегу залива мерцал Сан-Франциско. Над городом висел туман, окутывал парки, холмы, пирсы.
И все это время я могла просто уйти. Могла уйти несколько месяцев назад. Почти два года меня соблазняла уверенность молодых людей. Все у них выглядело просто: знай, что хочешь, и добьешься этого. Я с готовностью в них верила, стремилась организовать жизнь по их принципам. Поручила им рассказывать мне, кто я, что важно и как надо жить. Верила, что у них есть план, верила, что он и для меня самый лучший. Считала, они знали что-то, неведомое мне.
Я купалась в чувстве облегчения. Кутаясь в пиджак Иэна и глядя на город, я не понимала, что работала в хорошей компании: соблазнена на самом деле была вся культура Долины. Я осознавала слепую веру в честолюбивых, агрессивных, высокомерных молодых людей из изнеженных пригородов Америки как личную патологию, но патология была отнюдь не личная. Эта патология стала всеобщим недугом.
Масштаб
Стартап для программ с открытым исходным кодом был настоящим учреждением. Свободное программное обеспечение существовало десятилетиями, задолго до того, как основатели компании, четверо молодых розовощеких программистов, революционизировали – и монетизировали – сам процесс. Тем не менее стартап сделал его быстрее, надежнее, общественно значимее. Платформа действительно улучшила жизнь разработчиков, привлеченных простыми, элегантными решениями, созданными их единомышленниками. Практически с самого начала компания приносила прибыль, была эдаким эталоном соответствия продукта рынку: лакомый кусочек для венчурных капиталистов. Учредители решили поступить не как все. И никто им не запрещал.
