– Этот новый этап мне не нравится, – сказал Иэн, рассматривая пакет с ноотропами. Капсулы гремели в стеклянной банке с логотипом вспышки молнии. – Тианин? Похоже на гомеопатию, только с плоским дизайном.
От предложенной мной кофейной жевательной резинки с ароматом мокко он отказался.
Я осознала, что оптимизация тела – занятие нерадостное, когда после ноотропов я целый день проторчала лежа в ванной, с приклеенными патчами для глаз, смотрела уроки макияжа и пыталась усовершенствовать эффект кошачьих глаз. Целью было не удовольствие, а производительность. А в итоге – кому это нужно? Допустим, погоня за высокой производительностью до тридцати поможет придвинуть пик продуктивных лет к тридцати и рано уйти на пенсию с еще молодым телом, но все это казалось наглой попыткой обставить высшие силы со временем.
Биохакинг скорее был просто новым видом работы над собой, вроде ведения блогов о бизнесе. Мужчинам широкое поле деятельности давала техническая культура, женщинам – манипуляции с телом. Я видела, как отслеживание физических параметров стимулирует, дарит ощущение движения вперед, иллюзию измеримого улучшения себя. Таблицы показателей лидеров и фитнес-приложения раздували в сообществе соревновательный дух. Вектором контроля служили количественные значения.
Самосовершенствование меня привлекало. Я могла бы чаще заниматься физическими упражнениями и осмотрительнее употреблять соль. Я хотела не закрываться и мыслить шире, быть заботливее и отзывчивее к семье, друзьям, Иэну. Хотела перестать прикрывать неудовлетворенность, грусть и гнев юмором. Хотела, чтобы терапевт смеялся над моими шутками и сказал, что я уравновешенная. Хотела лучше понять свои желания, найти цель в жизни. Но немедицинский мониторинг вариабельности частоты сердечных сокращений, скрытой сонливости, уровня глюкозы, кетонов к самопознанию никакого отношения не имел. Это были просто метаданные.
Ходить на работу было необязательно, но я какое-то время ходила. Провести время в штаб-квартире было так же приятно, как убить несколько часов в холле бутик-отеля. Торговые автоматы были набиты новыми клавиатурами, наушниками, кабелями и шнурами, все бесплатно, достаточно только приложить пропуск. Лифты никогда не ломались. Поговаривали, что в офисе некоторое время жил инженер, спал в гостиной на транспортном контейнере, пока его не обнаружила служба безопасности и не доставила на свидание с домом.
Коллеги относились к офису скорее как к клубу. Бродили босиком, жонглировали и играли на гитаре. Приходили в ярких и ироничных нарядах: эластановых леггинсах в смайликах-единорогах, рубашках с портретами коллег, БДСМ-ошейниках, мехах бёрнеров. Кто-то за работой играл в видеоигры, кто-то дремал в пещерах программиста – темных мягких кабинках для лучше всего работающих в условиях сенсорной депривации. Похоже, половина инженеров были диджеями – группа разработчиков регулярно выступала в клубе в Мишн, где на экран за их спиной дата-аналитик проецировал угловые и геометрические визуализации, другие тренировались на микшерном пульте напротив офисной барной стойки, гордом напоминании о дискотеках, которые они здесь устраивали, и о том, как соседи угрожали вызвать полицию.
Несмотря на обилие удобств и клубную культуру, офис заполнялся редко. Собрания проходили по видеосвязи, и сотрудники звонили отовсюду: из общественного транспорта, шезлонга у бассейна, с неубранной кровати, из гостиной с засыпающей на заднем плане половинкой. Инженер вел ежедневную планерку со скалолазной стены, цепляясь за пластиковую скалу и надевая страховочные тросы. По пространству актового зала первого этажа катался робот телеприсутствия, долговязый и яркий мост между мирами.
Люди приходили и уходили по индивидуальным графикам. Я никогда не знала, встречу ли кого-то в штаб-квартире или буду работать одна. На каждом этаже были установлены телевизионные экраны с тепловыми картами и списками аватаров сотрудников с указанием, кто и где находится. Тепловые карты воспринимались как нарушение – я не знала, как от них уклониться. Идя в туалет, я всякий раз смотрела в сторону телевизионных мониторов, ожидая, когда мои данные, сияющий оранжевый шарик, меня выдадут. Карты давали чувство едва ли не братства компании. На удивление трогательно было ощущать себя единым организмом.
Мне все еще хотелось быть частью чего-то. Я поставила бесхозную конторку в инженерном отделе и положила свои новые визитки рядом с монитором: эдакий захват территории. Налепила на ноутбук наклейку осьминога из фирменного магазина. Снизошла до приходящей массажистки и получила осторожный массаж полностью скрытой под одеждой спины, упадничество которого заставило тело напрягаться от стыда. Выпила с коллегами скотча в спрятанной за шкафами библиотеки комнате, выглядевшей как курительная XIX века: вешалка с бархатными куртками, глобус, служивший сигаретницей, а над камином картина маслом – кото-осьминог в образе Наполеона Бонапарта. Заплеталась в ногах, помогая заполнить квоту из двух женщин в футбольной команде компании. Воспользовалась офисным тренажерным залом и тревожно принимала душ в раздевалке, поклявшись больше никогда не обнажаться на работе. С гордостью ходила в корпоративной толстовке: ник на рукаве, силуэт талисмана над сердцем.
Я была сотрудником номер двести тридцать с чем-то. На этот раз цифра не имела значения. Ранних сотрудников, и не только потому, что некоторые из них указали свои номера в социальных сетях, я узнавала без труда. В их исключительном положении в чатах, презрении к разбуханию нетехнического персонала, ностальгии по тому, что было, я видела себя.
Ранним сотрудникам, понятным только им шуткам и заслуженной гордости я завидовала. Порой, когда я читала их подначки, или глядела на фотографии их детей в костюмах кото-осьминогов на Хэллоуин, или просматривала сообщения в личных блогах инженеров, превозносящие достоинства асинхронного сотрудничества и дзен открытого исходного кода, я думала об оставленных корпоративных позициях или лежащей под полотенцами стопке «компьютерно управляемых» футболок и испытывала прилив ностальгии. Желания. Корпоративного одиночества. Я жаждала ощущения вовлеченности и принадлежности, простоты родства, всепоглощающего чувства причастности. И тогда я напоминала себе: «Упаси меня Боже от такого несчастья».
* * *
Собрания отдела поддержки проходили раз в неделю, в течение часа, по видеосвязи. Я к этим встречам готовилась – расчесывала волосы, задергивала шторы на улицу, потом лихорадочно разгребала явный беспорядок на кровати и застилала ее лоскутным одеялом.
– Может, нам разделить твою работу, – предложил Иэн утром, глядя, как я пытаюсь повернуть ноутбук так, чтобы в кадр не попала увешанная нижним бельем сушилка. – Мы оба можем работать неполный рабочий день, жить на одну зарплату и путешествовать по миру. Кто узнает?
Я ответила: никто. Пока мы в этом завязаны, сказала я Иэну, он может помочь нам дослужиться до инженерного отдела. Я могла бы вести видеочаты, а он – писать код.
Когда мои товарищи по команде время от времени появлялись в штаб-квартире, нам всем, воплотившимся, странно и непривычно было видеть друг друга ниже шеи. Наши отношения, выпестованные программным обеспечением, не сразу вписывались в физическую реальность. В реале мы чувствовали себя скованнее, чем общаясь в чатах компании или по видео.
