– Лучшее, что вы можете сделать, – это преуспеть, – сказал вице-президент поискового гиганта, чьим широко разрекламированным хобби были стратосферные прыжки. – Просто перейдите все видимые перед собой границы и будьте великими.
Другой упрашивал не унывать и просто продолжать усердно работать. В театре скрипели карандаши.
– Говорите и не сомневайтесь, – сказал третий. – Говорите, и вас услышат.
По словам прыгуна из стратосферы, инженеры склонны усложнять такие вещи, как недостаток потенциальных соискателей из числа женщин.
Женщина в зале громко бросила карандаш.
– Бинго! – выкрикнула она.
Стартап все еще оправлялся от кризиса. Точно кто-то включил свет на вечеринке, и все судорожно принялись за уборку, хватая бумажные полотенца и мешки для мусора, протирая красные глаза и сося мятные леденцы. Учредили кадровую службу и повышение квалификации сотрудников без управленческого опыта до уровня неуполномоченных руководителей среднего звена. Свернули флаги «В МЕРИТОКРАТИЮ МЫ ВЕРУЕМ». Убрали «Будь классным» из объявлений о вакансиях. Внедрили собеседование на соответствие ценностям корпоративной культуры. Отключили подсказку /metronome, анимированный висящий член, вылетавший в чат всей компании. Наняли барменов для установления ограничения на напитки. Задавались вопросом, что еще можно убрать и насколько быстро починить.
Можно назвать это кризисным управлением, корпоративной ответственностью или наверстыванием духа времени, но open-source-стартап решил стать лидером отрасли в «сфере разнообразия». Гендиректор нанял консультантку по управленческим вопросам, энергичную и четкую латиноамериканку, выпускницу ведущей школы предпринимательства и известного частного университета в Пало-Альто, одного из главных поставщиков кадров для индустрии высоких технологий. Бакалавриатский курс консультанта начала девяностых печально прославился формированием группы предпринимателей, венчурных капиталистов и либертарианцев, давших толчок развитию интернет-экономики, а к тридцати разбогатевших, как наследные принцы, и вернувших долг обществу, реинвестировав в экосистему. Личное знакомство консультантки с этой средой – знание того, кто из их когорты не получил такого состояния, – заставляло меня думать о неслучайности ее решения заняться сизифовым трудом доказывания власть имущим, что дискриминация в высокотехнологической отрасли не только существует, но и может быть преодолена.
В штаб-квартире мы по несколько человек собрались в комнате «Крысиной стаи» для изучения неосознанных предвзятостей и проведения круглых столов. Конференц-зал мог служить декорацией съемок шоу о творческих работниках рекламного агентства шестидесятых, если бы не плазменный экран с лицами сотрудников, присоединявшихся к нам из Лондона, Токио и Южной Каролины. Мы сидели за тяжелым деревянным столом на вертящихся оранжевых чашеобразных стульях и толковали о микроагрессии, интерсекциональности и заложенных в программировании культурных кодах. Я смотрела на серебряный сервировочный столик и элегантную мебель середины века и думала, не стоит ли уделить время и культурным ценностям, заложенным в дизайн интерьера.
Свою аудиторию консультант знала. О разнообразии она рассказывала как о программном обеспечении для предприятий. По ее словам, многие компании считали политику разнообразия оформлением витрины: учет гендерных, расовых и других индивидуальных особенностей служил им пиар-игрой, удобной штукой вроде изолированного отдела на этаже кадровиков, периодически предлагавшего некоммерческим организациям с бесспорной репутацией подарки, вычитаемые из суммы налогооблагаемого дохода. Однако разнообразие, как объясняла консультант, заключается не только в том, чтобы правильно поступать. Необходимо понимать разнообразие как актив компании и основу ее ценности для персонала. Оно имеет решающее значение для инноваций и именно так должно восприниматься на всех уровнях компании.
Большинство моих коллег были в восторге от инициатив по разнообразию и интеграции. Как и большинство знакомых технических специалистов, они были непредубежденными, умными и восприимчивыми к новым идеям, хотя для некоторых из них обсуждение было не столько новым, сколько давно назревшим. То, что компания начала воспринимать их всерьез, было очень приятно.
Тем не менее была и меньшая подгруппа, для которой рассмотрение власти сквозь увеличительное стекло интерсекционального феминизма было новым взглядом на мир: то, что они только что узнали, было не только новым нормальном состоянием на их рабочем месте, но и морально правильной позицией. Они спрашивали, не снижает ли компания планку, сосредоточившись на разнообразии. Своими вопросами они говорили: а как насчет разнообразия опыта? А как насчет разнообразия мыслей? Отмечали, что у нас много азиатов и американцев азиатского происхождения. Да, не на руководящих позициях, но неужели это ничего не значит? Спорили о проблеме пола потенциальных соискателей. Говорили о генетической предрасположенности. Утверждали, что технологическая индустрия не идеальна, но как минимум не столь закрыта, как финансовая сфера. Критику меритократии они воспринимали как критику открытого исходного кода. Консультант терпеливо слушал, как мои коллеги подвергали ее словесным нападкам.
«Меритократия» – слово, возникшее в социальной сатире и искренне воспринятое индустрией, которая могла бы стать его самой лучшей карикатурой. Эту философию ведения дел усвоили компании, заигрывавшие с IQ-тестированием потенциальных и действующих сотрудников, стартапы, где полно мужчин, поразительно похожих на гендиректора, инвесторы, бестрепетно предоставлявшие 96 процентов венчурного капитала мужчинам, миллиардеры, все еще считавшие себя неудачниками, потому что их богатство завязано в акционерной доле.
Я поняла, почему эта идея приглянулась, особенно в период большой экономической нестабильности и особенно поколению, вышедшему в жизнь после финансового краха. Я знала, что будущего нам никто не гарантировал. Но восстававшим из обломков победителям, тем из нас, кто обрел место в индустрии будущего, миф о меритократии служил прикрытием недостатка расчета прочности конструкции. Сглаживал острые углы. Служил лестью и самооправданием, и некоторым было больно с ним расставаться.
Консультант собирала целевую группу сотрудников, своего рода внутреннюю фокус-группу, и назвала ее «советом по вопросам разнообразия». Я подала заявку на вступление – мое желание быть любимицей учительницы укоренилось настолько глубоко, что казалось патологическим. Отныне раз в неделю двадцать человек собирались за столом переговоров и обсуждали проблемы стартапа. Мы жаловались. Мы звонили во все колокола. Мы анализировали. Женщина из отдела разработки внутренних инструментов посоветовала мужчинам прочесть книгу «Феминизм для всех», и те мрачно кивнули, а ее коллега, тоже инженер в инженерном отделе, чуть не прыснула от мысли, что клуб мальчиков читает Белл Хукс[25]. Все это походило на занятие интеллектуальным и важным делом. Я не могла поверить, что мне за это платят.
Ближе к полудню по пути в штаб-квартиру я увидела на станции скоростного трамвая мужчину средних лет в толстовке с осьминогом. Он сидел босиком прямо на куске картона. Рядом стоял мятый бумажный стаканчик. На его лодыжке виднелась открытая рана. Я бросилась через турникет, решив дать ему денег, а потом подумала, что у меня появилось это желание только из-за кото-осьминога на толстовке. Я села в поезд и как ребенок прижала голову к окну.
