Я искала ответы, оправдания, контекст, выводы: «Определение: технократия». «Калифорнийская идеология». «Джефферсоновская демократия». «Электронная агора». «Эбола». «Государственные лозунги». «Новая темная родинка». «Тануки». «Феминистское порно». «Феминистское порно не унижает». «Что такое консервированная ветчина?» «В каком возрасте уже нельзя в юридическую школу?» «Лучшие юридические школы». «Юридические школы с непрерывной процедурой подачи документов на поступление».
«Исламское Государство». «Шелковая пижама». «Увлажнение локтей». «Не садящийся шерстяной свитер». «Что такое мокпан». «Определение: пафос». «Определение: надстройка». «Безработное восстановление». «Белый шум арктических ледяных трещин». «Туры на Кубу». «Самомассаж плеча». «Текстовая шея». «Дефицит витамина D». «Самодельная ловушка на чешуйниц». «Калькулятор пенсии». «Новое большое землетрясение». «Гипноз, чтобы не грызть ногти». «Гонконгские протесты». «Видео посудомоечной машины внутри». «Обвинение Фергюсона». Спутниковые снимки домов, где росли родители. Названия групп моих бывших парней. Время заката солнца сегодня.
Я обнаружила, что смотрю видео антивоенных протестов шестидесятых, видео антивоенных протестов, куда я ходила подростком. Видео подробнейшей теории заговора пропавшего коммерческого самолета. Видео, неизвестно как найденные: «Отшельник, выходящий из чащи дикого тропического леса». «Близнецы получают загадочные результаты ДНК». «Узнан пол ребенка!! (Танец)». «Самые забавные неудавшиеся распаковки 3». «Магический фокус волшебника». «Мой сын был школьным стрелком: моя история». «Как сделать бодислэм».
Временами зависимость от Интернета меня беспокоила, и я заставляла себя отойти от компьютера и почитать журнал или книгу. Современная литература не успокаивала: я видела, что проза напичкана элементами данных, тончайшими историческими связями, подробностями, подогнанными так плотно, что извлечь их можно только в лихорадочной ночи поисковых запросов. В ходу были афоризмы, авторы сидели онлайн. Я взяла книги, едва представленные в социальных сетях, и увидела, что даже сами книги имели вспомогательное значение: красивые описания ничтожного смысла, переложенные в элегантные виньетки – жестикуляционный текст, эквивалент смятой льняной простыни или букета георгинов, положенного именно так.
«О, – переворачивая страницу, думала я. – Этот автор также подключен к Интернету».
* * *
Тусовались, кликая кнопкой мыши, только я и мой идентификатор.
Клиентский запрос за клиентским запросом: словно убивая мух.
Я обновляла новостной раздел. Обновляла социальные сети. Обновляла модерируемый форум. И скроллила, скроллила, скроллила.
Несмотря ни на что. А время, неизбежно и неприметно, уходило.
Однажды тихим вечером, когда я работала на диване в штаб-квартире, мой ноутбук звякнул мгновенным сообщением от гендиректора аналитического стартапа. Я вздрогнула от страха: мы не переписывались. Я напомнила себе, что я больше на него не работала. Я ничего ему не должна. Не должна отвечать ни сейчас, ни когда-либо еще. «Здравствуйте!» – тотчас ответила я.
Гендиректор написал, что хочет сделать мне деловое предложение. Я инстинктивно подняла ноутбук и перешла в комнату матери и ребенка, недавно снабженную табличкой: «Клянусь, комната твоей мамы». Мне было смешно – от кого я пряталась? Мой менеджер жил в Амстердаме. На мой компьютер никто не смотрел. Грудью я не кормила. Но стул был шикарен. В комнате было темно и тепло.
Гендиректор писал, что аналитический стартап набирает отдел маркетинга. Не хочу ли я вернуться и писать контент? Он отметил, что раньше меня это интересовало и я хорошо знаю продукт. «Я думал, возможно, идея вам все еще по душе», – писал он.
По душе, подумала я. Снова нет.
Я подумала о коллегах за дверью, собирающихся после занятий йогой и поедающих трубочки воздушного дикого риса. Когда я скрылась в комнату для кормления, на одном из диванов сидел босой разработчик и играл на неподключенной электрической гитаре. Почти идиллия, только за весь день я едва ли с кем словом перемолвилась.
«Мы разрослись. Это другое место», – добавил гендиректор. Затем: «Не абсолютно другое». Я была ему признательна за эту уступку. Я его поблагодарила и написала, что подумаю.
– В прошлый раз, когда ты писала им статьи, они не хотели тебе за это платить, – напомнил мне Иэн, когда я в тот вечер рассказала ему о предложении. – Тебе нечего доказывать. Ты действительно это обдумываешь?
– Несерьезно, – соврала я.
Я сказала, что решила уйти сама, но все еще чувствовала, что меня выжили из клуба. Неплохо было бы переписать собственное ощущение неудачи на своих условиях: доказать гендиректору и себе, что я своя. Иэн искоса на меня посмотрел.
– Тут твое упрямство вряд ли будет вознаграждено, – сказал он. – Если хочешь писать, пиши о том, что тебя волнует, а не о том, как использовать воронки продаж для привлечения пользователей.
Я промямлила, что это хороший шанс получить что-то во владение, но представить, что гендиректор позволит сотруднику чем-либо владеть, я не могла. Я сказала, что могла бы расширить финансовый портфель. Это могло бы быть интересно.
Мы многозначительно переглянулись.
– Не очень, – сказал Иэн.
Я отправилась в Нью-Йорк. В предыдущие приезды домой, когда я еще работала в аналитическом стартапе, город не отпускал меня. Все мои прошлые «я» шагали рядом, бросая тень на безупречность моего технического самовосприятия, словно они были посвящены в некую тайну и силились убедить, что я ошиблась. Сейчас мне было легче. С шести утра и до часу дня я работала из своей детской спальни. Встречалась с подругами по колледжу и не пыталась никого нанять на работу. Пила с мамой кофе, пока тот не заканчивался или не остывал, навещала бабушек и дедушек в не изменившихся за десятилетия квартирах. Попыталась расчистить подвал, раскопала старые пилотские куртки с нашитыми вручную заплатками, студенческие конспекты, банку чищеной картошки, заложенную на хранение пятнадцать лет назад в подготовке к компьютерному сбою тысячелетия. Занятия банальные, но такие успокаивающие. Я чувствовала, что возвращаюсь к себе.
Приехать обратно, но с деньгами, заработанными в индустрии, было странно. Я приглашала подруг на ужин в рестораны, о которых знала от своего босса в литературном агентстве, держала открытый счет в баре, после полуночи вызывала такси до дома вместо ожидания поезда. Однажды вечером я убивала время в винном баре с чрезмерно кондиционированным воздухом в Вест-Виллидж, сосала оливки Кастельветрано и в блаженном настрое вспомнила один давний разговор с Ноа, в котором он назвал переход на работу в технологическую индустрию личным поражением и уступкой новому духу родного города. Деньги, по его словам, открыли ему дверь в растущую сеть частных пространств Сан-Франциско, ставшую большей частью города. Деньги были отмычкой.
В Нью-Йорке я провела всю жизнь, но города, в котором я выросла, больше не существовало. Оставалось несколько оплотов – пропахший кошками книжный магазин, где я работала на каникулах в колледже, отдельные культурные учреждения, – но знакомые с детства окрестности усеивали рестораны, где крутили слишком предсказуемую музыку, и магазины, торгующие местной экзотикой, казавшейся мне смешной и отталкивающей. Конечно, я не чувствовала себя отвергнутой или изгнанной, это не обо мне. В конце концов, я знала, кто я: родилась и выросла в Бруклине, но еще умела кататься на лыжах.
