Я рассказала Патрику, что рецензирую книги, и он спросил, не хочу ли я посвятить себя этому целиком. Я ответила, что это не работа. Пошутила насчет золотой клетки стартаповской медицинской страховки, и он спросил, только ли медицинская страховка мешает мне уйти и заняться любимым делом. Опасаясь, что он предложит ее оплатить, я ответила, что нет. Заняться любимым делом мне мешало сомнение в том, что именно я люблю.
– Ах, – возя по биоразлагаемому контейнеру чечевицу, воскликнул он.
Я быстро перечислила, чего мне хотелось в профессии. Хотелось, чтобы дело привлекало интеллектуально, хотелось работать с умными, пытливыми коллегами над долгосрочными проектами. Хотелось, чтобы работа была значимой. Патрик терпеливо слушал, как я в режиме реального времени изливала воззрения четырнадцати лет гуманитарного образования и желания типичного представителя среднего класса. Потом мы молча вперились в улицу. Отсутствие у меня четкого представления о жизненных целях здесь было явно лишним.
Мы вернулись к оставленному мной велосипеду. Уже у двери его кабинета я вручила Патрику «Устарели ли тюрьмы?», и он оживился. Сказал, что увлекался американским тюремно-промышленным комплексом. Лишение свободы в Соединенных Штатах – один из величайших позоров современной эпохи. По его словам, история осудит нас и будет права. Зная, что он бросил колледж, я предложила ему конспект посещаемого мной семинара о карцерном архипелаге. Он вежливо потягивал остатки чая со льдом.
Когда мимо прошли сотрудники, энергетика изменилась. Мне напомнили о пропасти между нами: Патрик управлял компанией, а я отвечала на запросы об удалении контента в связи с нарушением авторских прав и помогала пользователям при блокировке аккаунта. Я троллила его в Интернете, а он нашел время пообедать со мной. Он – сама обворожительность, а я – рядовая, несобранная, случайная попутчица без целей. Интересно, какой он босс?
Мы снова пожали друг другу руки, точно в конце собеседования, и договорились поддерживать связь. Я решила, что, скорее всего, никогда больше его не увижу. Тем не менее у меня оставалась куча вопросов, много о чем хотелось с ним поговорить. Тюремный аболиционист, знавший древнегреческий, не вписывался в архетип технаря-учредителя. Я поднялась в гору к своей квартире, мимо палаточных лагерей и старинных трамваев, в тумане.
Комментаторы на форуме спорили, результативнее ли работать усердно или с умом. Удивительно измеряли количественно качественные показатели. «Простая математика, – писал дата-саентист неведомой мне компании, – с понедельника по пятницу – 71 % недели. Работу не сделаешь приложением 71 % усилий». Препирательства мужчин я читала нагишом в постели со своим рабочим ноутбуком, параллельно обслуживая очередь из клиентов.
Спорили о том, реально ли выгорание, насколько оно вознаграждается материально. Делились ссылками на научно-популярные статьи о творческом потенциале прокрастинации. Восхищались китайским рабочим графиком «996»: с девяти утра до девяти вечера, шесть дней в неделю. Писали о ценности видеть своих маленьких детей, о том, что первые годы формирования их личности важнее других.
Мужчины обсуждали роль равенства в экосистеме как стимула зарабатывать бешеные деньги. Один писал, что речь о независимости. «О свободе идти на личный риск». Для меня риск не ассоциировался ни с моими, ни с чьими бы то ни было еще деньгами. Риск – белые джинсы в критические дни, кофе в самолете, автостоп, предохранение прерыванием полового акта. Но мужчины говорили не со мной и не обо мне. А о провозглашенном самозваным героем труда некоем «рычаге». «Он позволяет мне держать наше начальство и членов правления за яйца».
Бешеные деньги: броская фраза, мотивация, стиль жизни. По словам барахтающихся на мелководье либертарианства интернет-пользователей, это и есть чистая американская свобода. Что оспаривал учредитель стартап-компании, утверждая в ее блоге, что главное – это менталитет или отношение, а вовсе не деньги: дело отнюдь не в деньгах. По крайней мере, после определенной суммы.
Венчурный капиталист, впоследствии обвиненный в сексуальных домогательствах, услужливо поддакнул, что в Таиланде бешеные деньги совсем другие. По нему, так в Юго-Восточной Азии с лихвой хватит миллиона. Он писал: «А может, и нескольких сот тысяч».
Вспыхнули побочные споры о том, является ли финансовая выгода – перспектива бешеных денег, эта сочная морковка на палочке – правильным стимулом для сотрудников стартапа. «Я с этим не согласен, – писал пользователь, чей ник вызывал в уме фантастическое животное. – Вы намекаете, что мы работаем исключительно за деньги?»
Я снова встретилась с Патриком. В продолжение другого спора в Интернете мы поужинали в ресторане у Бернал-Хилл, потом, как результат неоконченного разговора, ужин в Мишн, далее ужин в Аутер Сансет, после у нас завязалась дружба, почти семейная своей непринужденностью.
Патрик не вписывался в мои представления о предпринимателях. Он не рвался на сцены конференций или во властители дум цифровой эпохи. Невозможно было представить его в роли самодура или увольняющего сотрудников. Мои друзья часто принимали его за аспиранта. Нас мало роднили интересы – как-то вечером мы проходили мимо места самодеятельной музыкальной тусовки, он глянул на стоящих на улице юных панков и сухо сказал: «Так вот где молодежь стремится к исполнению желаний», но мне замечание показалось очень мирным. Никаких претензий или позерства. Он носил очки в тонкой оправе, но исключительно из-за зрения, а не для обозначения принадлежности к какой-либо субкультуре. Я расслабилась.
В основном мы ходили в высококлассные рестораны «Нью-Америкен», где Патрик легко заказывал столик в тот же день. Рестораны наполняли натуральные волокна и акценты акации, ненавязчивая флора и официантки с телами танцовщиц в льняных хламидах, пары тридцати и сорока лет, женщины в крепких полусапожках с элегантными обручальными кольцами, мужчины, обычно одетые точно для горного восхождения. Неизменно минимум за одним столом в сплочение команды ужинали сотрудники стартапа, но их, чтобы не сильно влияли на атмосферу, задвигали в укромный уголок.
Сан-Франциско переживал кулинарный ренессанс, конкурентную борьбу за привлечение внимания денег нуворишей. Повара соперничали не столько друг с другом, сколько с тоской, навеваемой продвинутыми офисными кафе, ресторанами быстрого питания и приложениями доставки еды. В стремлении выделиться они развернулись на полную катушку, подавали как роскошь жареные анчоусы и как манну небесную ломтики квасного хлеба. Еда сводила с ума: сыры прятали под свечи на столе и открывали в конце трапезы безукоризненно мягкими, запекали в буханках хлеба целых перепелов. Это была высокая интенсивность, сенсорная перегрузка, вибрация на пределе: чаван-муши[28] с копченой кукурузной лузгой, маринованный картофель фри, зеленостручковая фасоль и черри под шапкой из буррата. Еда, которую шеф велел есть руками. Еда, прославленная в социальных сетях. Еда – какой она должна быть.
После череды обедов на крахмальных скатертях дружба стала немного формальной. Мы предприняли альтернативные действия: поход в шесть утра, деловой завтрак в семь. Наконец я поняла, что Патрик тусовался только за ужином, это было единственное свободное время в его расписании.
