Легко понять отношение кого угодно к власти и статусу, кроме своего. Мне было все равно, что Патрик руководит компанией, но я знала, что другим-то нет. Мне льстило его желание со мной дружить и удивляло, что он тратил на это время и силы. Открытием этой стороны своей личности я не гордилась. Я позволяла ему то, чего остальным друзьям не спускала: с ним было непросто общаться, он мог отвечать односложно, требовалось много времени на то, чтобы что-то ему втолковать, и он забывал отвечать. Как-то раз он провел собеседование о приеме на работу с моей близкой подругой и попросту ушел в тень. Я чувствовала себя пристыженной, раздраженной, но ничего ему не сказала. Патрик принимал звонки, проводил собрания, пересекал часовые пояса, пересаживался на самолеты, руководил командами, нанимал начальников, ублажал инвесторов. Его время было не ценнее моего, жизнь не важнее чьей-либо еще жизни, только он еще руководил экосистемой.
Я шла по Мишн встретиться за обедом с Иэном и наткнулась на одного из инженеров поддержки из аналитического стартапа.
– Боевая подруга, – обнимая меня, сказал он.
От него пахло манговым вейпом. Я засмеялась, не понимая, что он серьезен.
– Мы вместе прошли через дерьмо, – продолжал он. – Я обнимал тебя, пока ты плакала, словно наступил конец света.
Я его обожала, но не помнила, чтобы плакала у него на руках, я всегда старалась плакать одна, в туалете. Я была уверена, что этого не было. Так я и сказала, а он пожал плечами.
– Почему ты этого не помнишь? – спросил он. – В тамошней обстановке это было совершенно нормально.
Я не сказала ему, что недавно думала вернуться.
Мы стояли на улице, руки в карманы, отойдя с дороги спешащих за транспортом и покупателей, и толкавшей тележку со скарбом женщины. Инженер службы поддержки сказал мне, что ушел из компании. Технический директор, гений-самоучка с широко посаженными глазами, тоже ушел.
– Я слышал, он продал кучу своих акций, – продолжил инженер поддержки. – Мгновенный мультимиллионер. Без вопросов.
На самом деле вопрос был: мы не могли проверить, продал он акции и заработал ли миллионы. Но история казалась весьма правдоподобной. Даже приятно было подумать, что мечта сбылась у того, кого мы знали и кого мы любили. Хотя технический директор имел управленческое звание, я всегда считала его одним из нас.
– Как думаешь, чем он захочет заниматься? – спросила я. Мне было интересно, может ли технический директор работать над своими играми. Его это волновало.
Инженер службы поддержки на миг задумался.
– Хороший вопрос, – сказал он. – Думаю, он не захочет ничем заниматься.
Я вошла в новую команду «Условия предоставления услуг», созданную для борьбы с наплывом полулегального контента и разбирательств с захлестнувшими техподдержку жалобами на материалы сомнительного содержания. Платформа программ с открытым исходным кодом, по сути, была файлообменником: пользователи загружали тексты, изображения, гифки и документы. Хотя интерфейс мог испугать непрограммиста, но, как в любой другой сетевой технологии на базе пользовательского бесплатного контента, имело место потребление и злоупотребление общественным продуктом.
Команда «Условий предоставления услуг» занималась удалением контента в связи с нарушением авторских прав, незаконным использованием чужого товарного знака, спамом, смертями пользователей и нарушениями «Закона о защите конфиденциальности детей в Интернете». Мы взяли на себя работу группы «Опасный материал», занимались оценками угроз применения насилия, разбирали мошенничества с криптовалютой, дела фишинговых сайтов, изучали предсмертные записки самоубийц и теории заговора. Ломали голову над сообщениями об обходе Великого файрволла. Получали пропущенные через машинные переводчики электронные письма, якобы от правительства России, и с крутящимся вопросительным смайликом передавали их в юридический отдел. Мы перелопачивали сообщения о преследованиях, спаме, о порномести, детской порнографии и террористических угрозах. Привлекали технически более подкованных сотрудников для изучения вредоносных программы и предположительно вредоносных программных кодов.
Невольно мы стали модераторами и поняли, что нам необходима политика в отношении контента. Мои товарищи по команде были широко мыслящими и умными, уверенными в своей правоте, но справедливыми. Однако говорить за всю платформу было практически невозможно, и никто из нас не обладал для этого специальными знаниями. Мы хотели действовать осторожно: ядро участников сообщества разработчиков программного обеспечения с открытым исходным кодом остро воспринимало корпоративный контроль, и мы не хотели пресекать ничей техноутопизм, уподобляясь карающей длани компании-государства.
Мы хотели быть на стороне прав человека, свободы слова и выражения мнений, творчества и равенства. В то же время платформа была международная, а кто из нас мог сформулировать последовательную позицию в отношении международных норм в области прав человека? Мы сидели в своих квартирах, работали на ноутбуках, купленных у компании бытовой электроники, превозносившей принципы разнообразия и либерализма на рабочих местах, но производившей продукцию на ужасных китайских заводах, с использованием меди и кобальта, добываемых в рабских условиях в Конго. Все мы из Северной Америки. Все мы белые двадцати-тридцати лет. Это не личный моральный изъян, просто это нам не помогало – мы знали, что у нас были мертвые зоны. Осознавали, что чего-то могли не знать.
Мы изо всех сил пытались провести границы. Пытались провести границу между политическими действиями и политическими взглядами, между восхвалением сильных людей и восхвалением насилия, между комментариями и намерениями. Пытались расшифровать хитрую иронию троллей. Мы совершали ошибки.
Разумеется, принятие решений сложно и неоднозначно, и, как и сам контент, подвержено толкованиям. Даже порнография была «серой зоной»: соски надо увязывать с контекстом, но мы не стремились быть пуританами. Художественная фотография кормящей женщины – не то же самое, что аватар персонажа аниме, изливающего молоко из неоправданно физиологичной груди. Но что такое искусство и кто мы такие, чтобы его определять?
Мы напомнили друг другу, что первостепенно намерение – приемлемы, например, репозитории, содержащие ресурсы для веб-сайтов по половому просвещению. Платформа должна быть образовательной. Но мы не хотели, чтобы, зайдя за программой управления пакетами, пользователи вместо этого наткнулись на фотки с гениталиями.
Порой я думала, знает ли руководство о порнографии или неонацистской болтовне на платформе? Или о том, что действующие из лучших побуждений сотрудники поддержки, нанятые за такие неосязаемые качества, как здравый смысл и скрупулезность, постоянно заставляют юридический отдел давать трактовки и приводить в исполнение то, что понималось как позиция компании в отношении свободы слова.
Большинство в компании, похоже, не ведали о том, как часто нашими инструментами злоупотребляют. Не ведали даже о существовании нашей команды. Их вины тут не было – заметить нас было нелегко. Нас было четверо на девять миллионов пользователей платформы.
