«Прошлая ночь была эпична!» – комментировал какой-то незнакомец. Ушла я уже больше года назад. А ловила себя на том, что все еще продолжаю искать на фотографиях свое лицо.
В начале года робототехническая мастерская Иэна переехала в Маунтин-Вью для слияния с секретной научно-исследовательской и испытательной лабораторией поискового гиганта. Та располагалась в некогда первом в Калифорнии крытом торговом центре и называлась фабрикой прорывных технологий. На полном серьезе и без ложной скромности. Сотрудников так и просили писать в электронных письмах и профессиональных резюме, а директора титуловали капитаном прорывных технологий. Я все еще понятия не имела, над чем Иэн работал на самом деле, хотя иногда узнавала из новостей: репортеры авторитетных газет рассказывали о поисковом гиганте как о священной зоне, иностранном правительстве, новом государстве.
Еще компания время от времени выпускала футболки с внутренними кодовыми названиями – дополнительные подсказки для любопытных. Я спросила, что такое «Хай-Лоу», когда Иэн пришел в фирменной футболке, словно с программистского рок-концерта. Он не ответил. Я сказала ему, что это очень злит: если что-то рекламируют на футболке, сотрудники должны иметь право об этом говорить.
– Ну конечно, – сказал он. – Но разве это не весело?
Веселая компания. Это весело – это весело! – и компании хотелось, чтобы все, в особенности сотрудники и потенциальные сотрудники, это знали. Инженеры носились по торговому центру на велосипедах и скутерах. Капитан прорывных технологий постоянно раскатывал на роликовых коньках, скользя между подрядчиками, снижал неэффективность и повышал частоту сердечных сокращений. Иэн, с видом, как будто так и надо было, приволок на пикник военный робот-квадропед разбером с мула – кусок металла, который якобы мог открывать двери. Компания устроила вечеринку мексиканского Дня мертвых с национальной едой, ансамблем мариачи и алтарем с зажженными свечами в поминовение убитых до запуска изделий. Это был многодневный выезд в бывший бойскаутский лагерь в секвойных лесах – пошловато, как мне показалось.
Предлагаемые поисковым гигантом льготы располагались где-то между академическими и феодальными. Иэн прошел осмотр в медицинском центре и вернулся домой с презервативами цвета логотипа компании и напечатанными словами «Я ЧУВСТВУЮ СЕБЯ СЧАСТЛИВЧИКОМ». Сотрудникам был предложен перечень физкультурных занятий – не только катание на роликах, – и Иэн в обеденный перерыв стал посещать тренировки интенсивного функционального фитнеса. Он начал вздуваться, набухать, увеличиваться, а я начала находить обертки от протеиновых батончиков в фильтре стиральной машины.
– Я боюсь превратиться в доходягу-программиста, – открывая приложение, чтобы продемонстрировать мне свою статистику упражнений, сказал он. Меня не беспокоило, что Иэн станет доходягой-программистом, больше беспокоило, что он видел коллег голыми в общей раздевалке. Он заверил меня, что компания большая.
Материнская корпорация, где работало около семидесяти тысяч человек, всемирно-историческая встреча высшего уровня инженерных талантов – безграничный исследовательский ресурс, организационное чудо, – однако со стороны она казалась страдающей склерозом. Иногда Иэн говорил, что для работы это лучшая крупная компания, однако ее основным бизнесом оставалась цифровая реклама, а не аппаратное обеспечение.
Начальство тасовало и перетасовывало приобретения, и, казалось, фабрика прорывных технологий опустошила самые инновационные компании в области робототехники, а затем на несколько лет отодвинула проекты на задний план. Позднее мы прочитали в новостях обвинения в сексуальных домогательствах ряда мужчин, которых Иэн называл своими супербоссами. Из чего следовало, по крайней мере, несколько разумных объяснений институциональной стагнации. У супербоссов должно быть занятие.
Поездка до Маунтин-Вью и обратно занимала до четырех часов. Если раньше вечером Иэн колесил на велосипеде по городу, готовил ужин с друзьями или катался по полу на занятиях в балетной студии нью-эйдж, которую мы выбрали вместе, теперь он ехал в корпоративном автобусе. По утрам он бежал к остановке с термосом в руках. По вечерам автобус выбрасывал его обратно в туман. Я видела его из эркера, когда он шел по кварталу, казавшемуся апатичным, болезненным и серым.
Порой я думала, насколько уникально психическое бремя, ложащееся на плечи работников в сфере технологий, в частности тех, кто создает и поддерживает софт, существующий только в Облаке. Абстракции умственного труда всем хорошо известны, но эти казались новыми. Это был не просто когнитивный диссонанс между тем, какой мощью обладали компании и тем, что их инструменты не существовали физически, но тем, что весь софт в любой момент был подвержено опасности удаления. Инженеры могли годами писать программу, которую сразу обновляли, переписывали и заменяли. Они тратили время и энергию на продукты, которые никогда не выходили в свет. Как ни оскорбительно, но я подумала, принесет ли вечеринка мексиканского Дня мертвых облегчение тем, чья работа так и не увидела свет.
Мое психическое бремя состояло в том, что я могла потребовать шестизначную зарплату, но все равно ничего не умела. Все, чему я научилась к тридцати годам, я узнала из онлайн-уроков: как удалить плесень с подоконника, как готовить рыбу на медленном огне, как выпрямить челку, как самостоятельно провести обследование молочной железы. Всякий раз, когда я привинчивала на место дверцу сборной мебели или подшивала болтающуюся пуговицу, я испытывала незнакомое и старомодное удовлетворение. Я зашла настолько далеко, что купила швейную машину, словно не знала, как еще позориться.
Я не была одинока. Половина знакомых программистов, от двадцати двух до сорока лет, в основном мужчины, обнаружили, что их пальцы, оказывается, многофункциональны.
– Мне так нравится что-то делать руками, – говорили они и начинали монолог об обработке дерева, варении пива или выпечке хлеба в домашних условиях. Это напоминало пятилетней давности Бруклин, только умельцы-любители изучали не маринованные овощи, а фото хлебных ломтиков друг друга. На работе несколько инженеров увлеклись кухней су-вид, и по выходным они подрумянивали, нарезали ломтиками и томили мягкое мясо, документировали процесс и обменивались в социальных сетях гордыми фотографиями высокого разрешения.
Я завидовала Иэну, обученному мыслить с точки зрения не софта, а «железа» – элементов материального, воплощенного мира. Он тоже целый день пялился в компьютер, но законы физики для него продолжали действовать. Отношения с Интернетом у него были не такие, как мои: у него не было аккаунта ни в одной социальной сети, он не разбирался в актуальных мемах и не интересовался второстепенными подробностями жизни других людей. Не вставал в конце дня и не думал, как я: «Ах да – тело».
Я отправилась встретиться с Патриком за ужином в ресторане с кинематографическим интерьером. Как обычно, разговор быстро перешел на технологии, как обычно, я принялась изливать на него свои тревоги и разочарования Кремниевой долиной. Наши споры об отрасли не прерывались, словно подкаст, который в здравом уме никто не стал бы слушать. Мы порой приходили к разным выводам из одного и того же события – то, что мне казалось предостережением, он мог счесть наметками будущего, и наоборот, – но эти разговоры мне нравились. Они закаляли и оттачивали мои аргументы. Лишь изредка я возвращалась домой в темноте, слушала громкую музыку и мрачно желала работать в другом секторе или жить в другом городе, а именно в том, где можно стрельнуть сигарету.
