– Так много всего можно посмотреть, – говорила она с трепетом в голове, с глазами размером с блюдца.
Порой казалось, что все будто пересмотрели нарезки обрядового раскрепощения шестидесятых и семидесятых: случайный нудизм, радостный промискуитет, жизнь, трапезы и купание сообща. Поговаривали о покупке земли под Мендосино для организации коммуны. Велись разговоры о совместном воспитании детей, хотя ни у кого детей не было. Меня это поразило как пример прошедшего несовершенного времени, историческая реконструкция. Стремление к освобождению, некая чистая радость.
Я не собиралась играть в контркультуру шестидесятых, но меня занимала ее живучесть – даже учредители стартапа устраивали корпоративные вылазки на Си-Ранч[31]. В других местах контркультура оставалась исторической идеей, темой костюмированной вечеринки, китчем. Мои нью-йоркские подруги, разумеется, этой стороне шестидесятых значения не придавали. У них были свои фантазии о возвращении назад к природе: отремонтированные сараи на берегу Гудзона, огороды, старинные пикапы и фермерские глубокие раковины для кухни. Утопизм такого рода им был неинтересен. Знак ли это трезвого реализма или недостатка воображения, я понятия не имела.
Около полуночи я одна вернулась в палатку и залезла в спальный мешок, положив голову на подушку Иэна. Я подумала, что, возможно, все это – просто такая форма сопротивления. Технология вгрызалась в отношения, сообщество, идентичность, обычную жизнь. Может, подобная ностальгия по контркультуре – просто инстинктивная реакция на ощущение исчезающей материальности мира. Мне захотелось найти похожих мне по духу людей.
Земля подо мной была тверда и холодна. И постоянно вибрировала на басовой ноте.
Время от времени друзья и подруги из других отраслей публиковали статьи о психологических экспериментах всеми ненавидимой социальной сети и сопровождали их озадаченным комментарием в той же всеми ненавидимой социальной сети. Они отправляли мне по электронной почте новости о программах по распознавания лиц или о способности карпулингового стартапа отслеживать маршруты пассажиров с помощью инструмента под названием «Режим бога». «Ты об этом знала? Это… вообще нормально?» – писали они. Забредя в испугавшие их уголки Интернета, они присылали мне настороженные или удивленные эсэмэски: платформа микроблогов показывала им рекламу накануне купленных ими продуктов, или приложение для обмена фотографиями советовало связаться с давним знакомым, с которым они только что столкнулись в метро. Во время отпуска в дальних странах службы доставки еды выдавали рекомендации о местных ресторанах, а интеллектуальные голосовые помощники их родителей начинали выдавать информацию по собственному почину.
– Взгляни на это, – сказал за выпивкой друг и передал через стол телефон, чтобы показать журнал самых частых мест пребывания: дом, мастерская, тренажерный зал, железнодорожные станции, квартира, адрес которой он нигде не указывал. – Мой телефон, как частный детектив, собирает на меня небольшое досье. Я не знаю, чувствовать себя польщенным или обманутым.
Мне не всегда удавалось изобразить удивление либо объяснить, что происходит. Приходилось даже признавать, что чем-то подобным я действительно занималась в аналитическом стартапе. Реакция друзей каждый раз заставляла меня ощущать себя социопаткой. От этих разговоров я не чувствовала себя лучше. Они меня пугали. Я замолкала и спрашивала себя, не был ли разоблачитель АНБ первым моральным экзаменом всему моему поколению предпринимателей и инженеров, который мы провалили. Я смотрела через стол на смущенные лица умных, исполненных надежды, хорошо информированных участников гражданского общества и с тревогой думала: они действительно ничего не знают.
Изгибы работы платформы программ с открытым исходным кодом становились все злокозненнее и причудливее. Команду «Условий предоставления услуг» уведомили о контенте, который размещали самоназванные члены террористической организации; о контенте, который размещали люди, занимавшиеся публикацией конфиденциальных данных госслужащих и преследованием наших коллег. Предупредили о контенте, содержащем даже угрозы убийства конкретных лиц. Одна из них была настолько правдоподобна, что штаб-квартиру закрыли на целый день.
Мы обсуждали, что делать с размещенной на платформе игрой, где нужно было убивать евреев. Мы косились на архивы, забитые ASCII-графикой с фразочками навроде: «СОСАЛЫ ГЕИ, НО НЕ ПИДОРЫ» и «ВДУЙ МНЕ В КИСКУ И НАЗОВИ СВОЕЙ ВИРУСНОЙ ШЛЮХОЙ». Мы передавали по кругу пользовательские аватары культовых мультяшных зверушек, похожих на Гитлера, и отвечали в чате недоуменными смайликами, похожими на нас.
Чаще всего я занималась удалением контента в связи с нарушением авторских прав или незаконным использованием товарного знака, как гордая помощница юриста. В другие дни я отправляла пользователям вежливые электронные письма с просьбой поменять свастики на аватарах или удалить антисемитские комиксы, которые они загрузили в архивы.
Мне часто приходилось отступаться и вспоминать, что такого рода материалы составляли ничтожную долю активности на платформе. По большому счету, компании повезло: в отличие от традиционных социальных сетей она не предлагала возможностей прямой трансляции жестоких сцен насилия. В отличие от платформы совместной субаренды домов и карпулинговых приложений она не работала с людьми напрямую. Для сравнения, инструмент содействовал очень специфической, безобидной форме цифровой общественной жизни. Никто не регистрировался ради выражения мнения об абортах или кривизне Земли, никто не навязывал споров о политике. Большинство пользователей работали с сайтом так, как и было задумано.
Я давно перестала работать на сайте под своим именем. Для всей внешней переписки я брала мужские псевдонимы. К счастью, телефоном мы никогда не пользовались. Отчасти потому, что работа могла быть деликатной, способной расстроить тех, чьей цифровой валютой была жестокость, в команде не я одна скрывалась под вымышленным именем. Однако мужской псевдоним помогал не только ослабить или снизить напряженность диалога. Он помогал даже в случае самых безобидных запросов в службу поддержки. Я была наиболее эффективна, когда уходила в тень. Просто я видела, что мужчины иначе реагировали на мужчин. Мои мужские псевдонимы пользовались бо́льшим авторитетом, чем я.
Это время все еще было эпохой социальных сетей – мы все были там, поодиночке или вместе. Социальные сети, утверждали основатели социальных сетей, были инструментами связи и свободного распространения информации. Социальные сети станут инструментом создания сообществ и разрушения барьеров. Не обращайте внимания на эту рекламную технологию за кулисами, говорили они: социальные связи сделают людей добрее, честнее, отзывчивее. Социальные сети общественно полезны для глобальной экономики: с их помощью она станет безграничной, неограниченной – если кто-то в Кремниевой долине сообразит, как покорить Китай.
Социальные сети принесут в мир либеральную демократию. Социальные сети перераспределят власть и освободят людей, и пользователи сами будут определять свою судьбу. Глубоко укоренившиеся авторитарные режимы не шли ни в какое сравнение с дизайн-мышлением и PHP-приложениями. Учредители указывали на Каир. Указывали на Москву. Указывали на Тунис. Косились на Зукотти-парк.
