Не то чтобы сами платформы обнаруживали революционный потенциал – они выглядели безобидными, потому что выглядели одинаково. Жесткие, плоские, серые, синие. Угловатые, но старающиеся быть дружелюбным. Созданные программистами с учетом потребностей программистов, для людей, любивших инфраструктуру. Людей, привыкших смотреть на табличные данные, людей, для которых программирование было творчеством, а хорошая программа – добродетелью. Людей, думавших, что персонализация – это обязанность алгоритма. Системных мыслителей, для которых система была вычислительной и не распространялась на общественную сферу.
Программное обеспечение было транзакционным, быстрым, масштабируемым, взрывным. Краудфандинговые запросы на инсулин распространялись с той же стремительностью и эффективностью, как и антипрививочная пропаганда. Злоупотребления считались крайними случаями, маргиналиями – изъянами, легко устранимыми спам-фильтрами, модераторами контента или саморегулированием на добровольных началах членами сообщества. Никто не хотел признавать, что злоупотребления неизбежны структурно: как показатели того, что системы – оптимизированные для привлечения и расширения аудитории, бесконечного взаимодействия – не только здоровые, но и функционируют именно так, как задумано.
* * *
Весной ультраправый блог опубликовал пост о вице-президенте «Общественного влияния» моей компании, где обрушился на нее с критикой за инициативы по разнообразию в сфере технологий, якобы несущих несоразмерно выгоду белым женщинам. Пост иллюстрировал коллаж кото-осьминога под заголовком «РАСКРЫТА КАМПАНИЯ ПРОТИВ БЕЛЫХ».
Статья вызвала шквал комментариев, сотни ответов. Читатели издания писали о марксизме и Голливуде, либеральных жертвоприношениях, расизме наоборот и глобалистской повестке дня. Они опубликовали панические микро-эссе о «Записках федералиста»[32] и Северной Венесуэле, а также о культурном истреблении Запада. Это была какофония скрытых посланий своим сторонникам.
Раздел комментариев взорвался. Зловещие нападки на моих коллег распространились по всем социальным сетям. Телефоны отдела продаж разрывали безумные звонки. Казалось, публикация мобилизовала группировку, всеми силами под видом политических дебатов стремящуюся распространить ультраправые идеи, используя любой доступный канал. К концу дня вице-президент, генеральный директор и несколько не скрывающих своих убеждений сотрудников стали объектами жестокой интернет-травли. Это случалось с коллегами не в первый раз – насколько мне известно, за год это был уже третий случай.
Компания оказалась под шквальным огнем, продолжавшимся в течение нескольких дней. Некоторые угрозы были настолько серьезны, что компания наняла охранников. Атмосфера в штаб-квартире сгустилась. Была обнаружена записка с угрозами, приклеенная к двери служебного входа.
Я сказала коллеге, что меня поражает, насколько вся теперешняя травля в Интернете идет как по сценарию: методы ультраправых комментаторов странно напоминают то, что мы видели восемнадцать месяцев назад, когда тролли преследовали женщин в играх. Как будто целое поколение выработало политическую интернет-стратегию с опорой на стиль и тон онлайн-форумов.
Я спросила, откуда это сейчас? Мне было странно, что у двух разных групп были одинаковые риторические и тактические приемы.
Мой коллега был знатоком онлайн-форумов и досок объявлений. Он искоса на меня посмотрел.
– О мое милое наивное дитя, – сказал он. – Это абсолютно одни и те же люди.
Кремниевая долина стала жестом, идеей, экспансией и уничтожением. Стенографической закорючкой и тестом Роршаха. Сном или миражем. Неясно, Саут-Бей[33] был спальным районом Сан-Франциско или наоборот. Верным казалось и то и другое.
Технари составляли всего около десяти процентов занятого населения, но имели огромное влияние. Город менялся. Пополнение продолжало прибывать. Мишн покрывали адресованные новичкам листовки, гласившие: «Никому нет дела до вашей технической карьеры». «Прилюдно будьте вежливы с посторонними и держите при себе дикий карьеризм ваших корпоративных шуточек».
Арендная плата выросла. Кафе продавали только по банковским картам. Дороги забил карпулинг. Такерии открылись заново как высококлассные органические магазины тако. Доходные дома сгорели, и вместо них стояли пустые кондоминиумы.
В той стороне Сан-Франциско, где улицы названы в честь организаторов профсоюзов и мексиканских антиимпериалистов, спекулянты скупили обшитые виниловым сайдингом домики для молодых семей и перепродавали их ранним сотрудникам стартапов и иностранным инвесторам за суммы не менее чем с шестью нулями – и несколько лет эта цена считалась хорошей. Новоприбывшие, молодежь чуть за двадцать, стала смиренными, с детскими лицами домовладельцами и, извиняясь за мудреное жилищное законодательство, позволявшее выселять наследственных долгосрочных арендаторов, расчистила путь для перестройки домов под кондоминиумы. Застройщики нарезали микроквартиры, утверждая, что те – не просто место ночлега в выходные, а новый горизонт жизни миллениалов: начните с малого, увеличьте масштаб позже.
На фоне бывших фабрик и облупленных викторианских особняков, авторемонтных мастерских и садо-мазо гей-баров новостройки в центре города казались не от мира сего, случайно принесенными течением. Чтобы выделиться, в них добавили электронные замки и холодильники с вай-фаем и назвали квартиры «умными домами». К квартирам предлагались площадки для игры в петанк, скалодромы, бассейны, кулинарные мастер-классы, услуги консьержа. Некоторые организовывали лыжные поездки в Тахо и туры выходного дня в винодельческие районы. Они могли похвастаться шкафчиками для велосипедов, деревообрабатывающими мастерскими, собачьими парикмахерским, электрозаправками для электромобилей. В половине были оборудованные оргтехникой помещения и совместные офисы: бизнес-центры, спроектированные похожими на офисы жильцов, сами спроектированные похожими на дома.
Перед моей однокомнатной квартирой пикап врезался в чайное дерево, повалив его. Дерево спилили и заменили передвижным туалетом, таким же, как стоял через дорогу. И тот, и другой предназначались не растущей армии местных бездомных, вынужденной испражняться в зарослях суккулентов и в тени гаражных свесов, а строительным бригадам, каждое утро приезжавшим расширять только что построенные однокомнатные квартиры в цоколе с видом на викторианские особняки. Это был рынок новых домовладельцев.
Туалеты запирали на висячий замок и регулярно взламывали. Ночью я лежала в постели у основания эркера и слушала борьбу с дужкой замка, звук распахиваемой и захлопываемой пластиковой двери.
В моем почтовом ящике стали появляться глянцевые фотографии от ухоженных риелторов, напечатанные на картоне для визиток и с каллиграфическими шрифтами. Риелторы были рады представить великолепный оазис с джакузи и умными приборами, поделиться восхитительным бунгало с оригинальными деталями и уголком для завтрака. Они отмечали близость к автострадам и вставляли карты маршрутов автобусов технологических компаний, помеченных фирменными цветами. «Престижный район», – гласили брошюры. «Потрясающая инвестиционная собственность без регулирования арендной платы». Я стояла на ступеньках своего многоквартирного дома, глядела на фотопортреты риелторов и думала об отбеливании зубов.
