У наших удаленных сотрудников были желания. Они часто говорили, что чувствуют себя гражданами второго сорта. По мере того, как компания становилась все более корпоративной, культура приоритетности удаленной работы исчезала. Первоначальный техноутопизм стартапа – пусть и не из-за отсутствия усилий – не масштабировался.
Во внутреннем обсуждении кое-кто из удаленных сотрудников агитировали за льготы. Женщина, назвавшаяся цифровой кочевницей, указала, что в штаб-квартиру в Сан-Франциско поставляют еду и напитки, потому пособие на закуски и напитки для удаленных сотрудников было бы элементарной справедливостью. Она писала, что работает в кафе. «Когда я там, я обязана что-то купить, а я даже не пью кофе».
Кто-то указал, что в штаб-квартире также есть штат уборщиц. Он определенно не откажется от пособия на домработницу, добавил он на случай, если его не поняли.
Инженер писал, что не помешал бы скромный годовой бюджет для благоустройства домашнего офиса. Он перечислил то, что нельзя списать на расходы: офисные растения, мини-холодильники, настенные украшения, уход за мебелью.
«Более чем за четыре часа до рейса можно забронировать авиабилеты в бизнес-классе, – сообщал продавец. – Я бы лучше представлял компанию, если бы мог вздремнуть в полете».
Еще кто-то предложил оборудование для домашнего спортзала. Шоссейный велосипед или хорошая пара кроссовок – доска для серфинга или лыжи. «Мы могли бы подписаться на одну из тех подписных коробок закусок», – с тронувшей меня скромностью предложил представитель службы поддержки.
«Я хотел бы видеть больше гибкости льгот по фитнесу, – писал другой инженер. – В спортзалах я чувствую себя некомфортно, потому большую часть режима моей физической подготовки составляет пейнтбол. Было бы неплохо использовать пособие для оплаты оборудования и краски».
Мой товарищ инженер прислал мне ссылку на эту ветку дискуссии. «Именно об этом я и говорю, – писал он. – Прочтите, а потом скажите мне, что не передумали давать этим людям какую-то власть».
Знакомый через общих друзей разработчик напросился в штаб-квартиру на обед. Сказал, что никогда не был внутри офиса. Хотел это увидеть. Работа в любимой инженерами компании дала мне незаслуженный кредит доверия, я ему не сказала, что почти всегда работала из дому в вытянутых леггинсах.
Когда разработчик пришел в офис, что-то в нем было не так. Щеголеватость. Он всегда одевался как с иголочки, а тут явился в кожаной куртке и солнцезащитных очках-авиаторах. Я искоса поглядывала на него, когда он осматривал ряды пустых столов.
– Так вот где все это происходит, – одобрительно кивая, сказал он. Я забыла, как много значит стартап для программ открытого исходного кода для людей извне. Разработчик сказал мне, что работал только в крупных корпорациях: винтик в машине. Ничего общего.
Мы принесли обед на крышу и сели на солнце. Над сдвоенной ширины шезлонгами, защищенными для укромности барьером из пальмовых листьев, висели гирлянды огней кафе. В бассейне соседнего жилого комплекса неторопливыми и элегантными кругами плавала женщина. День навевал летаргию. Мне захотелось растянуться в одном из мягких белых шезлонгов с романом. Захотелось, чтобы кто-то из занимающих руководящий пост напомнил мне нанести солнцезащитный крем.
Мы ели лапшу соба и болтали. Полчаса спустя разработчик сложил салфетку, сунул ее в контейнер из-под еды и как бы невзначай спросил, читала ли я новостную историю о просочившемся из анонимного источника пакете документов. Дело было несколько месяцев назад и несколько дней оставалось в заголовках: документы раскрыли личную информацию о целом ряде известных политиков, миллиардеров и бизнесменов. Это было обвинение очень богатых людей в недемократической деятельности. Газеты все еще публиковали истории о последствиях.
Я ответила, что, разумеется, читала, и спросила, почему он об этом заговорил.
Разработчик откинулся на спинку стула и криво ухмыльнулся. Быстрым жестом поднял руки и двумя большими пальцами указал себе на грудь.
* * *
Я разъярилась. Мне не хотелось об этом знать. Я не знала, что с этим делать. Разработчик объяснил, что решил мне рассказать, поскольку разочарован освещением в СМИ. Он хотел сообщить, что злоупотребления властью могут разоблачить рядовые граждане. Он не имел отношения к разведке, просто его выводило из равновесия структурное неравенство – и то, что большинство заговоров примитивны. По его словам, историю часто двигали случайности и невероятные совпадения. Он хотел найти кого-то, кто передаст его историю эффектнее, характернее. Он считал, у меня есть знакомые журналисты в Нью-Йорке, которые смогли бы помочь.
Журналисты в Нью-Йорке сказали мне, что история давняя. Тем не менее я продолжала о ней думать. Я оценила, что есть инженеры, все еще считавшие свое ремесло потенциально бунтарским, служащим высшему благу, а не только личной прибыли. Все эти двадцатилетние и тридцатилетние сидят в офисах открытой планировки и административных комплексах самых дорогих публичных компаний, набирают миски бесплатной крупы из птичьих кормушек для человека, сминают пустые банки из-под фруктовой водички, сходят с ума от скуки, но не могут отказаться от прямых переводов средств на счет – настолько это невообразимо. В Кремниевой долине так много потенциала, и так много его просто слилось вокруг цифровой рекламы, этого водосброса интернет-экономики.
Мне нравилось думать, что некоторые из программистов, с которыми я каждый день сталкиваюсь на улице, также могут разочароваться в предприятии. Могут захотеть чего-то лучшего, чего-то большего. Они глубоко осознают глобальную систему, в которую вносят вклад, захотят ее изменить – и будут готовы подставиться. Как тот, кто предпочел действовать честно, чем до чертиков меня напугал. Но вдохновил и заронил надежду.
Северная Калифорния сбивала естественное человеческое представление о течении времени. Меня смущало обилие постколониальной, неаборигенной флоры. Я вечно ела просроченные йогурты. Вечно силилась вспомнить время года. Три года я не видела дождя. Неудивительно, что Сан-Франциско называли городом Питера Пэна, и неудивительно, что так много людей пыталось жить в вечном настоящем. Легко было забыть, что стареешь или кто-то вообще когда-нибудь постареет.
– Уже больше десяти лет я живу как двадцатилетняя, – заметила однажды коллега, когда мы болтались без дела у бара в офисе. – Мне почти сорок. Зачем я хожу на три концерта в неделю? Разве мне не пора иметь детей?
Группа наших коллег уже смешивала коктейли. Кто-то открыл бутылку розового просекко. Двое мужчин в одинаковых толстовках лениво играли в шаффлборд, а инженеры за теннисным столом усердно перекидывали шарик взад и вперед. Через окно от пола до потолка за кабиной диджея я наблюдала за лежащим на тротуаре мужчиной, который дремал на солнышке на боку. Штаны его были спущены до середины бедра.
– Дома подруги ругаются с мужьями из-за ипотеки, – сказала коллега. Она глянула во мрак кофейной чашки и вздохнула: – Каково это – стареть? Когда кончается веселье?
